Конец эры

Это была мечта палеонтолога и ночной кошмар большинства обычных людей. Два… нет, три Трицератопса. Такое же количество небольших тираннозавров, и один крупный, крупнее даже, чем тот тот монстр, которого мы с Кликсом видели вчера днём. Стадо страусообразных орнитомимидов. Четверо утконосых гадрозавров.

Двое из гадрозавров по виду принадлежали к роду Эдмонтозавр, в котором утконосость наиболее развита; кератиновые футляры в передней части их лопатообразных клювов были похожи на чёрную губную помаду. У второй пары утконосых были головные гребни — для конца мелового периода большая редкость. Гребни эти не походили ни на что, виденное мною прежде: один трубчатый выступ поднимается прямо вверх, второй, длиннее первого, идёт параллельно спине. Три из четырёх гадрозавров удалялись от меня на косолапых задних ногах и похожих на руки в перчатках передних; их толстые уплощённые хвосты мотались взад-вперёд, как маятники.  Четвёртый, один из эдмонтозавров, поднялся на задние ноги и безразлично обозревал окрестности.

По долине также бегали несколько десятков троодонов. Где-то две трети их были ярко-зелёного цвета, как те, которых мы встретили вчера, остальные были меньше размером и коричневатые. Вероятно, самцы. Группа троодонов — три самца и две самки — галопом неслась к дальней стене долины, вздымая своими птичьими ногами облачка пыли. Они покрыли пять сотен метров за такое время, что олимпийский чемпион в сравнении с ними показался бы инвалидом. Их целью было скопление неподвижных объектов, которые я поначалу не заметил: три гигантские бурые сферы, троица тех странных дышащих марсианских кораблей, опирающихся на свои бесформенные улиточные ноги.

Не знаю, где гуляло моё соображение последние несколько минут, но теперь оно снова прочно уселось на насест. Я понял, что случайно стал шпионом в лагере хетов. И если я собираюсь и дальше за ними шпионить, то будет лучше, если меня не будет видно. Я брякнулся на пузо; жужжание насекомых на какое-то время прекратилось: их туча осталась в том месте, где была моя голова.

Чёрт, микрокамера! Она по-прежнему выключена. Я нашарил выключатель, потом поднял накомарник, чтобы вытереть потное лицо. Было жарко, как в аду. Я опёрся на локти, приставил к глазам бинокль и навёл его на один из хетских кораблей. Он и правда был того же типа, что и тот, на котором мы с Кликсом летали вчера: шестидесяти метров в диаметре, покрытый шестиугольной чешуёй, пульсирующий при дыхании.

Воздух разорвал жалобный крик, горловой рёв, в котором, казалось, в равной степени сплелись боль и тоска. Я осмотрел долину. Огромный кроваво-красный тираннозавр, присевший на песок. Толстая жёлто-белая колбаса выпала у него между ног, и я догадался, что он — она! — откладывает яйца. Как только мягкая кожистая скорлупа коснулась песка, откуда-то выскочил жилистый троодон, подхватил его и бегом унёс вверх по языку и в вертикальную щель пасти одного из космических кораблей.

Несчастная тираннозавриха, по-видимому, находилась под хетским контролем — ни одно животное не станет откладывать яйца вот так вот, в чистом поле. Но несмотря на сидящего внутри марсианина она издала ещё один берущий за душу крик — крик матери, потерявшей дитя, более сильное проявление материнских чувств, чем я мог ожидал от мезозойского хищника. Несколько минут спустя, с заметной натугой она выдавила из себя ещё одно яйцо. Оно также было подхвачено двупалыми передними конечностями троодона и мигом унесено на корабль. Я сочувствовал гигантской рептилии. Видеть, как того, кого ты любишь, забирают у тебя — я знал, что это сильнее любой физической боли…

Я тряхнул головой, словно пытаясь вытряхнуть мучительные мысли из черепа. Моё движение переполошило насекомых, рассевшихся на марлевом накомарнике моего тропического шлема, и они снова зажужжали.