Конец Дороги

— Ты всё равно не поймёшь… А поймёшь — не поверишь. В общем, когда война началась, я на подлодке служил. Только на боевое дежурство заступили. А эти подводные атомоходы вообще обнаружить невозможно, если они сами себя не засветят. Можно залечь на дно и месяцев семь лежать тихо, продовольствия хватит, питьевую воду и воздух установки прямо из морской воды вырабатывают. Подлодка — целый город, больше вашей Семёновки. А на борту — ракеты с ядерными боеголовками, одного судна хватило бы, чтобы четверть Китая с карты стереть, если аккуратно целиться. Экипаж — больше ста человек, все один к одному подобраны, по полгода в стальном гробу на дне океана болтаться не с каждым можно. Команда…

— Так ты в войне участвовал? — Ванька не верил своим ушам: из ветеранов не выжил никто, ни в Семёновке, ни в Матвеевке, поэтому истории о войне перевирали люди, которые к ней никакого отношения не имели.

— Странно получилось. Вроде и участвовал, а вроде и нет. Короче, когда мы приказ получили, находились в Индийском океане… Как тебе объяснить… Далеко от цели. Сразу легли на курс, пошли к заветным берегам, — он ухмыльнулся, — разряжать по ним весь наш арсенал. А пока шли, от мира уже ничего не осталось. На такое, конечно, не рассчитывали. Думали, конфликт будет по книжкам развиваться, постепенно, все единицы успеют выйти на позиции… Никто такой стремительной эскалации не ожидал. На четвёртый день уже связь с Москвой пропала, на пятый — с Владивостоком. Приказ есть приказ — мы, понятное дело, дошли до Западного побережья и добросовестно отутюжили его как следует ещё раз, только там уже к тому моменту всё в руинах лежало. И береговая охрана, и противоракетная оборона… По нам даже никто не работал. Выпустили ракеты, погрузились и пошли обратно. Картина уже ясна была: ни тебе Китая, ни Индии, ни Японии, ни Австралии. Ничего не осталось. Чего уж там о России говорить, или о Штатах… Особенно, конечно, густонаселённым странам тяжело пришлось: хотя по Европе по началу нейтронным оружием больше били, бактериологическим, химическим, думали — зачем разрушать, если можно будет ещё захватить, присоединить, пока не стало, наконец, ясно, что война превращается в коллективное самоубийство, и всё уже всё равно летит в тартарары… На определённом этапе уже ни с чем не считались. Били по городам, по трассам, по которым люди пытались спастись, убежать из-под бомбардировок… Как эта вот, по которой мы едем.

— А почему вас не нашли? Под водой не умели искать?

— Я же говорю, пойди найди её, если она двигатели отключила… Да и пока мы до позиции дошли, война уже, по большому счёту, закончилась. Мы, на всякий случай, залегли на дно, подождали ещё две недели. Ведь на тот случай, что человечество само себя полностью уничтожило, инструкций нет. Даже сдаваться некому было. Наш радист эти две недели постоянно эфир прочёсывал, почти не спал — все крупные города молчат. Москва молчит, Питер молчит. Владивостока тогда вообще уже не было. Отзывались ещё какие-то дальние гарнизоны, но потом и с ними связь пропала. Большинство подлодок тоже погибло. Те, которые у берегов Штатов, или в Заливе, или у Китая дежурили — всплыли, отстрелялись, обнаружили себя, и всё. Но они знали, на что идут. Так, как нам повезло только двум-трём экипажам. Однажды, когда уже окончательно поняли, что война кончилась, вышли на связь с ещё одной нашей лодкой, у которой порт приписки в Архангельске был. Те шли на острова какие-то… На Сейшелы, что ли, или на Мальдивы… Что-то этакое туристически-райское. Говорят, теперь уже всё равно, куда плыть: возвращаться, в любом случае, больше некуда. Мы тоже думали, может, податься на какие-нибудь дальние необитаемые острова в Тихом океане, если что-нибудь вообще уцелело. Хотя кому, к примеру, нужен какой-то индонезийский архипелаг? Но у нас многие офицеры были из Владивостока, матросы тоже всё больше из дальневосточных городков, как-то так вышло. Вот и решили переждать ещё, а потом всё-таки домой.

— А из врагов остался кто-нибудь? Из американцев? — ляпнул Ванька первое попавшееся, что пришло ему в голову.