Конец черного темника

В провожатые он дал белокурого юношу. Отряду Каракеша повезло: в следующем селении языческий жрец Белой Птицы с Тремя Человеческими Головами подвёл к ним человека с глазами почти без зрачков, сказал что-то ему. Тот кивнул головой и спросил на ломаном, но понятном кметам языке:

   — Вы, доверенные Пама, как долго шли к нам?

   — Долго, — неопределённо сказал Каракеш, пряча глаза от его холодного прозрачного взгляда.

   — Я знаю ваш язык, потому что долгое время жил за Каменным поясом в степях Каракорума. Так уж сложилась моя судьба.

   — Хорошо. Как зовут тебя? — бесцеремонно спросил Авгул, видя, что судьба чудского язычника не интересует сейчас его саин-хана.

   — Нандяш-парнь.

   — Садись на коня, Нандяш-парнь, и веди нас дальше. Урагх! Вперёд, быстроногие кони, обгоняющие страх и время!

Так воскликнул Каракеш, поверив окончательно в чудодейственную силу золотой пластинки, и пустил коня в галоп.

Урагх! Вперёд!

И лишь снег полетел из-под копыт и сорвались с елей сороки, застрекотали громко. Ринулись прочь боязливые полосатые бурундуки.

На второй день перехода отряду Каракеша стали попадаться ели, на которых висели соболиные и песцовые шкурки, пластинки из серебра. У кметов загорелись глаза: вот оно, ради чего они проделали такой долгий трудный путь.

Но Каракеш приказал Авгулу следить за ватажниками: чудо из золота было впереди, и поэтому, чтобы не выдать своих намерений, до поры до времени надо было скрывать алчные чувства. Авгул, где грозным взглядом, где выразительным жестом заставлял простых ордынцев отводить глаза от таких невиданных доселе и таких доступных богатств: только протяни руку...

Среди нарядно убранных елей Каракеш увидел деревянного истукана с головой быка, иссечённого топором и обугленного огнём.

Нандяш-парнь повернул лицо к главному шаману и, указывая на изуродованного идола, пояснил:

   — Это русский поп Стефан корёжит наших богов, сжигает жертвенные ели и обращает наших людей в христиан.

«А-а, — вспомнил Каракеш, — тот, который дал рыжеволосому золотую пластинку для московского князя. Нужно найти и убить русского попа...» Главный шаман повторил сказанные про себя слова вслух:

   — Найти и убить...

Нандяш-парнь вдруг бухнулся головой в снег перед копытами коня Каракеша, молитвенно воздел руки и благодарно поднял белые глаза на главного шамана:

   — Значит, ты и есть тот человек, который избавит нас от губителя наших богов. Значит, Пам наконец-то победит русского попа, который не боится огненного шума...

   — Как не боится? — спросил Каракеш.

И Нандяш-парнь рассказал историю, известную не только в обители Святой Троицы игумену Радонежскому, но даже князю московскому, как Стефан предложил Паму вместе взойти на костёр, чтобы доказать правоту своей веры, и как Пам-сотник признал себя побеждённым, убоявшись пламени.

И вот они увидели огромную ель, стоящую на вершине горы, у подножия которой раскинулись незамерзающие озера. По их берегам зеленела трава. Это было так неожиданно и неправдоподобно, что Авгул воскликнул:

   — Саин-хан, мы действительно оказались в краю богов!

Нандяш-парнь указал на кучи хвороста по берегам озёр и снова пояснил:

   — Каждое утро мы сжигаем этот хворост перед Священной елью, матерью Золотой бабы, и поклоняемся её корням, стволу и ветвям... И каждое утро вешаем на неё новые украшения, сделанные из золота. От тепла костров оживает около Священной ели земля, и на ней круглый год растут трава и цветы...

— Акку! Акку! — вдруг закричал Нандяш-парнь, да так громко, что сорвался с ветки ближайшей сосны снег.

Авгул и Каракеш схватились за сабли.

Смотрите, это Белый Лебедь — Акку, златокудрая внучка Пама, — радостно закивал головой Нандяш-парнь, показывая на девушку, выбежавшую на поляну из-за тёмных елей.

Она была в белой шубке, золотая чёлка волос выбилась из-под шапочки на чистый лоб. Глаза её — продолговатые, с чуть припухшими, как у монголок, веками, но синие-синие, выразительно сияли на лунообразном лице.

«Вот оно чудо! Золотое чудо!» — подумал Каракеш и взглянул на своего верного слугу Авгула. Увидел и его глаза, вдруг затуманившиеся нежностью, невесть откуда взявшейся, и вздрагивающие тонкие ноздри.

И на миг пронзила обжигающая голову смелая мысль, от которой даже ему, видавшему виды, стало страшно: «Вот, если бы этого Белого Лебедя да пустить в прозрачные воды Мамаевых прудов! А голову Булата, — не зря же я вожу её с собой, — бросить к подножию трона «царя правосудного»... Ведь думал же я об этом раньше, раз велел эту голову выпотрошить, высушить и приторочить к седлу...»

А доверчивая Акку, завидя Нандяш-парня, приветливо протянула ему руки, и юный пермяк почтительно пожал их.