Конец черного темника

Ордынцы делили своих людей на десятки и во главе ставили десятников, а в вертепе Булата насчитывалось около сотни воинов, и поэтому состоял он у ватажных ордынцев атаманом-сотником.

А попал сюда после битвы на реке Воже. Имел чин тысячника в орде Бегича, которого послал Мамай в 1378 году грабить Русь. И когда был разбит Бегич московским князем Дмитрием, Даниилом Пронским и окольничим Тимофеем Вельяминовым, то тысячник Булат, оставшись из немногих в живых, не пожелал являться пред грозные очи великого хана: знал — несдобровать ему, позорно унёсшему ноги с реки Вожи, где положили головы и сам одноглазый Бегич — любимец Мамая, и знатные мурзы: Коверта, Кастрюк, Карабулак, водившие тумены[1] на Рязань, на Нижний Новгород, на кавказских черкесов, алан[2] и кабардинцев. Поэтому с сотней, оставшейся в живых от тысячи, стал ватажить Булат в скопинских лесах как раз на границе Дикого поля. За этими лесами уже начиналась степь...

Ордынский вертеп Булата прозвали богобоязненные люди «чёртовым городищем»... «Ворон ворону, глаз не выклюет» — говорит пословица. Два атамана разбойничьих шаек в конце концов подружились и часто в вертепе Косы у большого дуба под гнездом птицы скопы после удачной «охоты» пировали вместе.

И была у Булата дочь Прощена. Красива, как луна в начале месяца, родившаяся от русской полонянки. Увидел Прощену однажды Коса и влюбился. Полюбила его и дочь Булата: и лицом хорош Коса, и статью, и удалью. Но знал главарь русских ватажников, что не отдаст Булат за него свою дочь. Что делать? «Украсть!» — подсказал кто-то. «Не дело это! С нас же и спросится...» — хотел было сказать на это Дубок, но тут вызывает его атаман и посылает спросить Прощену: согласна ли она оказаться в вертепе у русских и обвенчаться с атаманом по христианскому обычаю? Поп свой есть, не важно, что расстрига...

Теперь нёс Ефим своему атаману кусочек берёзовой коры, на котором угольком из кострища было нацарапано одно только слово: «Согласна».

Зажили в любви Прощена и Коса, часто миловались у большого дуба. Но однажды сказал Дубок атаману: «Давай уйдём в муромские леса, не простит нам Булат такой пакости». «Пакости, говоришь?! — вскричал оскорблённый Коса. — Эй, кметы[3], всыпать ему плетей пониже спины!» Отхлестали ватажники крёстного брата атамана. Не стерпел такой обиды Ефим Дубок и ушёл к Булату. Однажды, когда сидели под дубом атаман и дочь Булата, вдруг упала чёрная тень на руку Прощены.

   — Что это? — испуганно воскликнула красавица. — Никак враги твои, Коса, разбойные люди моего отца.

   — Что говоришь?! — засмеялся самоуверенный атаман. — Птица скопа предупредила бы. А она, слышь, молчит.

Но права была Прощена: к дубу подбирались ватажники Булата, а вёл их обиженный Ефим. А не кричала птица скопа потому, что хорошо знала Дубка, который не раз кормил её прямо с ладоней кусками мяса.

Бросились из-за густых зарослей ордынцы во главе с Авгулом, которому Булат пообещал свою дочь в жёны, выхватил саблю Коса, но было уже поздно. Скрутили его воловьими ремнями. А Прощена бросилась головой вниз на дно каменистого оврага и разбилась.

Казнили Косу и вырезали весь его вертеп.

Но не стало житья на белом свете от своих мыслей Ефиму Дубку, извёлся весь, почернел: да какое там житьё среди шаманских оргий?! И решил он покинуть «чёртово городище» и шайку Булата.

Покинуть-то он покинул... Но это было потом, намного позже. Много ещё страшных испытаний выпадет на долю Ефима Дубка, прежде чем уйдёт он навсегда от ватажных людей бывшего мамайского тысячника. И на свою беду окажется на Рясском поле и повстречается там с московским великим князем Дмитрием Ивановичем. Но не узнает его князь (Ефим Дубок клал из белого камня кремлёвские стены), и тогда обернётся эта встреча трагедией для Ефима.

Легенда легендой, думал я, подходя к Смекаловке, а ведь есть родник в Скопине, недалеко от железнодорожного вокзала, и теперь он стал колодцем, который люди зовут Прощении...

В деревне моему приходу не удивились. Только плотник Пётр Кондратьевич Зайцев сказал:

   — А мы ждали тебя раньше. Ну что ж, здравствуй! Только вот твоей тётки пока ещё нет, не возвернулась из далёких краёв.

Я взял у него топор, и мы вместе с Петькой, его внуком, направились к дедовскому дому.

Вот и снова я вижу этот дом и сад возле него, в котором висят яблоки. Только дадут ли им ребятишки вызреть?..

Пока Петька отрывает топором от окон доски, я пытаюсь открыть дверной замок. Замок порядком заржавел, и ключ, который дала больше полугода назад тётя Наташа, не проворачивается в отверстии. Я прошу Петьку сбегать к своей бабке Анисье за подсолнечным маслом.

Назад Петька пришёл с дедом. Мы налили в замок масла, ключ легко провернулся, и собачка отошла. Я говорю плотнику:

   — Пётр Кондратьевич, зайдите первым в дом... Что-то не могу.