Конец

Выбравшись из гамака, он вышел на плоскую крышу и стал смотреть, как фосфоресцируют на грядах дюн, уходящих вдаль, частицы других веществ, выпавших вместе с солью в осадок. Он жил в фешенебельной квартире на крыше этого десятиэтажного отеля, в единственном здании — защищенном от жары месте, но отель неумолимо опускался в океанское дно, и от этого в несущих стенах появились широкие трещины, которые вскоре должны были достигнуть верха. Первый этаж уже ушел в лаву совсем. Ко времени, когда опустится следующий (месяцев через шесть, самое большее), ему придется покинуть старый курорт Айдл-Энд, а это значит, что предстоит жить в одном домике с Грейнджером.

Примерно в миле раздалось жужжание мотора. Сквозь сумерки Холлидей увидел, как к отелю, местному ориентиру, плывет по воздуху, неутомимо вращая лопастями винта, вертолет чиновника из управления эмиграции; потом, поняв, где находится, Буллен взял курс на поселок, — там была посадочная полоса.

Уже восемь часов, отметил про себя Холлидей. Беседа назначена на восемь тридцать утра. Буллен переночует у шерифа, выполнит другие свои обязанности в своем качестве мирового судьи и регистратора актов гражданского состояния, а потом, после встречи с Холлидеем, отправится дальше. Ближайшие двенадцать часов Холлидей свободен, у него еще есть возможность принять окончательное решение (или, точнее, такового не принимать), но когда они истекут, ему придется сделать выбор, и назад дороги уже не будет. Это последний прилет чиновника, его последнее путешествие по кольцу опустевших поселений, от Святой Елены к Азорским островам, от них — к Бермудам, а оттуда — к Канарским островам, где находится самая большая во всей бывшей Атлантике площадка для запуска космических паромов. Из крупных космических паромов еще держались на своих орбитах и оставались управляемыми только два; остальные (их были сотни) все падали и падали с неба; и если наконец сойдут с орбит и те два парома, Землю можно считать покинутой людьми. Тогда единственными, кого еще, может быть, подберут, будут несколько связистов.

На пути в поселок Холлидею пришлось два раза опускать противосолевой щит, закрепленный на переднем бампере его джипа, и счищать с дороги, сделанной из проволоки, соль, натекшую за послеполуденные часы. По обеим сторонам дороги высились мутирующие ламинарии, похожие на огромные кактусы (радиоизотопы фосфора ускоряли генетическую перестройку); на темных грядах соли словно вырастали белые лунные сады. Но вид надвигающейся пустыни только усиливал желание Холлидея остаться на Земле. Большую часть тех ночей, когда он не спорил с Грейнджером в «Нептуне», Холлидей проводил, разъезжая по океанскому дну, взбираясь на упавшие космические платформы или блуждая вместе с Кейти Саммерс по ламинариевым лесам. Иногда удавалось уговорить Грейнджера пойти с ними тоже — Холлидей надеялся, что знания старшего по возрасту (когда-то Грейнджер был морским биологом) помогут ему лучше разобраться во флоре океанского дна; однако настоящее дно было теперь похоронено под бесконечными холмами соли, и с тем же успехом можно было бы искать его под песками Сахары.

Когда Холлидей вошел в «Нептун» (бар с низкими потолками и с интерьером, где преобладали кремовые тона и блеск хромированного металла; заведение стояло у начала взлетной полосы и прежде служило своего рода залом ожидания для транзитных пассажиров — тогда к Канарским островам летели тысячи эмигрантов из Южного полушария), Грейнджер окликнул его и постучал палкой по окну, за которым, ярдах в пятидесяти, на бетонированной площадке перед ангаром, маячил темный силуэт вертолета.

— Да знаю я, — сказал почти брюзгливо Холлидей, подсаживаясь к нему со стаканом. — Не мечите икру, я видел, что он летит.

Грейнджер растянул рот в улыбке. Исполненное твердой решимости лицо Холлидея, на которое падали пряди непослушных русых волос, и его чувство полной личной ответственности за происходящее всегда забавляли Грейнджера.

— Не мечите икру вы сами, — сказал он, поправляя наплечную подушечку под гавайской рубашкой с той стороны, где у него не было легкого (он лишился его, ныряя без маски, лет за тридцать до того). — Ведь не я на следующей неделе лечу на Марс.

Холлидей смотрел в стакан.

— И не я.

Он оторвал глаза от стакана и посмотрел в угрюмое, с застывшей гримасой недовольства лицо Грейнджера, потом сказал, иронически улыбнувшись:

— Будто не знали?

Грейнджер захохотал и застучал палкой по окну, теперь словно подавая вертолету знак к отбытию.

— Нет, серьезно, вы не летите? Решили твердо?

— И нет и да. Я не решил еще, и в то же время я не лечу. Улавливаете разницу?

— Вполне, доктор Шопенгауэр.

Грейнджер снова заулыбался. Потом резко отодвинул стакан.

— Знаете, Холлидей, ваша беда в том, что вы относитесь к себе слишком серьезно. Если бы вы знали, до чего вы смешны.

— Смешон? Почему? — вскинулся Холлидей.