Конец!

Они смеялись всю обратную дорогу; каждый их шаг, когда они шли от машины к дому, сопровождался хлюпаньем, и они долго потом сидели на ступенях, пока не обсохли на солнце. Чудесный был день, но такой далёкий, что Вайолет и Клаус почти забыли про него. Но сейчас, когда Солнышко напомнила им о том дне, в ушах у них буквально зазвенел ею младенческий смех и они буквально увидели изумлённые взгляды проходящих мимо сотрудников банка.

— Трудно поверить, — сказала Вайолет, — что наши родители могли так веселиться, когда уже были связаны с Г. П. В. и всеми дальнейшими неприятностями.

— О расколе тогда, наверно, ещё никто не помышлял, — заметил Клаус.

— А теперь… — сказала Солнышко, и старшие кивнули, соглашаясь с ней.

Над головой у них сияло утреннее солнце, море искрилось вдоль прибрежной отмели, и казалось, беды и коварство так же далеки сейчас, как тем днём у Фонтана Финансовой Победы. Однако даже в самый ясный из дней беды и коварство нередко могут таиться гораздо ближе, чем мы думаем. В тот далёкий день в банковском квартале, например, беды скрывались в самих коридорах здания с башнями, где маме вручили сводку о погоде и морскую карту, и когда мама стала изучать их вечером при свече, она обнаружила там гораздо более серьёзную беду, чем воображала. А коварство можно было обнаружить тут же, за фонтаном, где женщина, переодетая продавщицей крендельков, сфотографировала хохочущую семью и незаметно сунула фотоаппарат в карман финансового эксперта, спешившего в ресторан; а там гардеробщик вынул аппарат и спрятал его в громадную вазу с фруктами, которые некий драматург заказал на десерт; но находчивая официантка сделала вид, будто сливки в соусе забальоне скисли, и вывалила все блюдо в помойку в том переулке, где я сидел уже несколько часов, притворяясь, будто ищу потерявшегося щенка, который на самом деле проскользнул с чёрного хода в здание с башнями; а потом официантка сбросила наряд официантки и сунула его себе в сумочку. Так вот и утро на прибрежной отмели было ничуть не лучше. Бодлеры сделали ещё несколько шагов, молча щурясь на солнце, а затем Солнышко осторожно постучала брата по голове и указала пальцем вдаль. Все трое внимательно вгляделись и увидели на краю отмели какой-то покосившийся предмет, и предмет этот сулил беду, хотя сперва на беду и не было похоже. Трудно сказать, на что предмет был похож: он был большой, квадратный и потрёпанный, и дети поспешили подойти поближе, чтобы рассмотреть его получше. Вайолет шла впереди, аккуратно обходя немногочисленных крабов, суетившихся по краям отмели. Клаус шёл следом, а Солнышко по-прежнему ехала у него на плечах. Но даже когда они приблизились к непонятному предмету, они и тогда затруднились определить, что это такое.

На первый взгляд большой квадратный разлохмаченный предмет казался сочетанием всего, чего не хватало Бодлерам. Он был похож на библиотеку, поскольку выглядел как стопки и стопки книг, лежащих друг на друге, составляя громадный куб. Но он также походил на какое-то изобретение, поскольку куб из книг был обвязан наподобие пакета, только не шпагатом, а толстыми, с виду резиновыми ремнями разного оттенка зелёного, а с одного боку была прикреплена истёртая деревянная доска. Предмет был также похож и на фонтан, поскольку со всех сторон по нему струилась вода; она вытекала из распухших страниц и падала на песок прибрежной отмели. Но хотя зрелище было весьма необычное, дети уставились не на сам куб, а на нечто на самой верхушке этого странного сооружения. Они смотрели на голую ногу, которая свешивалась вдоль стенки куба, как будто кто-то спал на его вершине, и Бодлерам бросилась в глаза татуировка в виде глаза на щиколотке.

— Олаф? — спросила Солнышко, но сестра и брат покачали головами. Они видали ногу Графа Олафа столько раз, что и считать не хотелось, а эта нога была гораздо меньше и чище, чем у негодяя.

— Лезь ко мне на спину, — сказала Вайолет брату. — Может, удастся подсадить Солнышко наверх.

Клаус кивнул, осторожно взобрался на спину сестре, а потом очень медленно встал ей на плечи. Трое Бодлеров постояли так, словно покачивающаяся башня, а потом Солнышко вытянула вверх ручонки и подтянулась, как не очень давно подтянулась, вылезая из шахты лифта в доме 667 на Мрачном Проспекте, и увидела женщину, лежащую без сознания на кипах книг. На женщине было темно-красное бархатное платье, мокрое и измятое, спутанные волосы её разметались вокруг головы широким веером. Нога, свисавшая вниз, была как-то странно вывернута, но в остальном женщина казалась невредимой. Глаза у неё были закрыты, рот страдальчески изогнут, но живот, полный и круглый, как у всех беременных, поднимался и опадал с каждым ровным глубоким вдохом, а руки в длинных белых перчатках тихо лежали на нем, как будто она успокаивала то ли себя, то ли своего ребёнка.

— Кит Сникет. — Голос у Солнышка звучал приглушённо от удивления.

— Да? — отозвался чей-то визгливый и скрипучий голос, иначе говоря, «раздражающий и печально знакомый».