Кондратий Булавин

— Толстой сам в страхе великом, опасается, кабы Кондрашка с вольницей на крепость азовскую не опрокинулся… Присылки солдат губернатор в ближайшем времени не ожидает, никакой надежды не подает.

— А донесено ли государю о воровском нашествии и о нашем бедстве? — спросил войсковой атаман.

— Донесено, — сказал Ефрем. — Государь милостивой грамотой нас обнадеживает.

Лукьян Максимов, приняв грамоту, поцеловал ее, передал писарю, велел читать.

В грамоте общими словами подтверждалась посылка против воров большого войска, а затем сообщалось следующее:

«А ныне по имянному нашему указу послан к тем войскам нашей гвардии майор и ближний стольник князь Василий Володимирович Долгорукий. И велено ему над вышеименованными посланными с Москвы и из походу, та кож над всеми протчими войсками быть вышним командиром, которому во всех наших городах воеводам и протчим велено быть послушным.

И как к вам сия наша грамота придет и вы б, войсковой атаман и все Войско Донское, о том нашем указе ведали, и о чем помянутый майор, наш ближний стольник, будет к вам писать и чего требовать, и вам быть ему во всем послушным и чинить над оным вором Булавиным военный промысел при помощи господней, по верности к нам и по вышеписанному нашему указу, которая ваша к нам, Великому Государю, служба никогда у нас забвенна не будет».

Лукьян Максимов поскреб по привычке рыжую бороду, горько усмехнулся:

— Брата покойного князя Юрия поставили, стало быть, вышним командиром… Быть большой крови на Дону!

Ничего более не сказал войсковой атаман, поник головой, пошел тихим шагом в свои хоромы. Не первый год Лукьян Максимов держал в руках войсковую атаманскую булаву, умудрен был долгим опытом, знал, сколько времени пройдет, пока соберутся государевы войска, и отлично понимал, что никакой помощи ему не дождаться…

Из всех старшин одного лишь наказного атамана Илью Григорьевича Зерщикова не коснулся, казалось, дух уныния. Зерщиков деловито устраивал оборону соседних низовых станиц и всех успокаивал:

— Отсидимся от воров, у нас народу меньше, зато пушек и снарядов больше.

И никто при этом не подозревал, что наказной успел уже сговориться с наиболее влиятельными казаками соседних станиц о сдаче их Булавину. Казаки боялись одного: Лукьян Максимов приказал стрелять из пушек по тем станицам, которые не будут защищаться от булавинцев. Чтобы избежать этого, казаки трех Рыковских, Скородумовской, Тютеревской станиц по совету Зерщикова послали Булавину челобитье:

«О том у тебя милости просим, когда ты изволишь к Черкасскому приступать, и ты пожалуй на наши станицы не наступай. А хотя пойдешь мимо наших станиц и мы по тебе будем бить пыжами из мелкова ружья. А ты також-де вели своему войску по нас бить пыжами… потому что на наши станицы будут из Черкасского мозжерами палить, и ты пожалуй нас не подай».

Булавин казацкую кровь щадил и разорения станиц, где относились к нему благожелательно, не допустил. Ночью Булавин пробрался в Рыковскую станицу, там радостно обнял родных и верного друга Илью Григорьевича.

На тайном совещании, состоявшемся в избе Акима Булавина, присутствовали и казаки ближних низовых станиц, приглашенные Зерщиковым. Договорились боя избегать, войскового атамана Максимова и преданных ему старшин «схватить и сковать», черкасские ворота открыть. А Булавин обещал удерживать вольницу от нападения на домовитых казаков.

1 мая, после того как одна за другой сдались Рыковские, Скородумовская, Тютеревская, Дурная и Прибылая станицы, булавинцы с трех сторон стали входить в столицу донского казачества.

«Черкасские жители, — показал один из участников событий, — встретили воров, не противясь нимало и из пушек не стреляв, в Черкасской пустили, только-де в то время войсковой атаман Лукьян Максимов от своих хором с перил из малой пушки против них воров велел стрелять, как они в Черкасской с поля через мост шли, и выстрелили дважды или трижды».

Игнат Некрасов, спешив сотню казаков, быстро справился с войсковым атаманом и небольшой кучкой верных ему старшин. Они были избиты, связаны, взяты под стражу.

Явившийся вслед за тем Зерщиков произвел тщательный обыск в доме войскового атамана, но, к удивлению своему, кроме ковров и разной рухляди, ничего не обнаружил. Зерщиков закусил от досады губы. Ведь точно знал, сколько золота и серебра и дорогих вещей хранилось еще недавно в кованых сундуках Лукьяна. Куда же все это делось?

Зерщиков произвел затем обыск в домах других арестованных старшин — всюду то же самое, большая часть пожитков исчезла. Правда, Илья Григорьевич ухитрился уже загнать на свой баз добрый косяк рысаков из табуна войскового атамана, успел воспользоваться и кое-каким старшинским имуществом, а все же обидно, что уплывало из рук богатство, на которое давно зарились вороватые его глаза…