Кондотьер Богданов

Богданов не боялся смерти — привык к ней за годы войны. Дважды его сбивали, не раз он садился на вынужденную, трижды привозил на аэродром мертвых штурманов. Из тех, с кем начал воевать в сорок первом, в живых не осталось никого. Смерть сопровождала его неотвязно, и то, что он до сих пор жив, было чудом. Богданов осознавал, что чудеса не приходят сами по себе, к вылетам относился серьезно: изучал обстановку в районе цели, полетные карты, тщательно прокладывал маршрут, доводил до каждого экипажа личное задание и скрупулезно обсуждал с летчиками и штурманами звена поведение в воздухе. Это сокращало потери, но не гарантировало жизни. Желание уцелеть понятно, но не должно становиться целью. В полку один пожелал. Сразу после вылета возвращался, объясняя это неполадками в моторе. Техники проверяли, ничего не находили. Пилот упорствовал, штурман подтверждал. На По-2 устроить перебои в моторе проще простого — достаточно подергать сектором высотного корректора. Командиру полка надоело, подключил особиста. На «несправный» самолет посадили другого пилота, тот слетал на задание и благополучно вернулся. Труса судили, разжаловали и отправили в штрафбат. В полк он не вернулся…

По-2 выскочил из облаков также внезапно, как и влетел в них, Богданов увидел впереди светлую ленту реки. «Откуда она здесь? — подумал недоуменно. — На карте не было!» Думать далее было некогда — По-2 снижался стремительно. Самолет перескочил реку, едва не касаясь колесами воды, мягко приземлился на противоположном берегу и покатил по густой траве. Темная стена леса стремительно бежала навстречу, заслоняя небо. «Разобьемся!» — подумал Богданов, но в последний момент лес словно расступился. Самолет вкатился на небольшую полянку, словно в ангар и замер.

Богданов с минуту сидел неподвижно, не веря, что все закончилось, затем отстегнул лямки парашюта и выбрался на крыло. Лисикова сидела, уткнувшись головой в приборный щиток, Богданов не стал ее трогать. Спрыгнул на траву и прислушался. Вокруг было тихо, пожалуй, даже, неестественно тихо. Нигде не стреляли, не бряцали оружием, не переговаривались и хрустели ветками, подбираясь к самолету. Богданов достал из кобуры «ТТ», передернул затвор и с пистолетом в руке пошел к опушке. Трава на поляне была высокой и серебряной от росы, скоро летчик ощутил, как набухли и прилипли к голенищам сапог штанины комбинезона. Светила неестественно яркая луна — будто САБ в небе подвесили, свет ее пробивался сквозь ветви деревьев, Богданову хороши были видны и нетронутая роса на несмятой траве и потемневшие от влаги головки хромовых сапог. У опушки Богданов остановился и внимательно осмотрел берег. Тот был пустынен — ни человеческой фигуры, ни движения. Передний край они благополучно миновали. «А если это немецкий тыл? — внезапно подумал Богданов. — Линия фронта здесь изгибается…» Летчик с досадой увидел на росном лугу три темные полосы, бежавшие от берега к лесу — следы колес шасси и костыля. В ярком, ровном свете луны, полосы проступали, как нарисованные. «Откуда полная луна? — недоуменно подумал Богданов, пряча „ТТ“ в кобуру. — Вылетали — не было!»

Он не стал мучить себя догадками и вернулся к самолету. Лисикова сидела в кабине, откинувшись на спинку.

— Жива? — удивился Богданов.

Штурман не ответила. Присмотревшись, летчик увидел две блестящие дорожки на бледном лице.

— Ранили? Куда?

— В ногу, — сдавленным от боли голосом сказала Лисикова.

— Встать можешь? — спросил Богданов, чувствуя неловкость за нотку, проскользнувшую в его голосе. Раненый напарник при посадке на вынужденную — обуза. Лисикова, естественно, это понимает. А он не сумел скрыть…

Штурман привстала и, ойкнув, шлепнулась обратно. Богданов молча расстегнул лямки ее парашюта (привязными ремнями в их эскадрилье не пользовались), и легко вытащил Лисикову из кабины. Весила она меньше, чем ФАБ-50. Усадив штурмана на крыло, Богданов осмотрел ее ноги и присвистнул: на левом бедре расплывалось по комбинезону темное пятно. Богданов вытащил из нагрудного кармана перевязочный пакет, зубами сорвал прорезиненную оболочку и туго перевязал рану прямо поверх комбинезона. Лисикова постанывала, но, видно было, сдерживалась. Богданов осторожно водворил ее обратно в кабину, после чего забрался к себе. До рассвета делать было нечего, оставалось ждать.