КОНАН: Рожденный в битве

— Я не знаю его,— заверил он— Он рехнулся, утверждая, будто я его нанял. Пусть получит все, что ему причитается. Спина у варвара крепкая, работа на руднике пойдет ему на пользу.

Конан вздрогнул, словно наступил на гадюку. Глаза его сверкнули. Стражники предусмотрительно схватились за оружие и позволили себе расслабиться, только когда киммериец опустил голову, словно в немом разочаровании. Арус, не мог понять, наблюдает ли он за ними из-под густых черных бровей.

Варвар ударил без предупреждения, как кобра. Меч блеснул в сиянии свечей. Крик Азтриаса был недолог — голова слетела с плеч, разбрызгивая кровь, и лицо застыло, словно белая маска ужаса.

Деметрио выхватил кинжал, но киммериец извернулся кошкой и замахнулся, чтобы вонзить меч в дознавателя. Инстинктивная попытка Деметрио парировать удар только ускорила движение клинка. Он вошел в бедро. С криком боли Деметрио упал на колени.

Конан не собирался останавливаться. Вскинутая Дионусом пика спасла голову префекта от удара, который бы ее, несомненно, раздробил. Но пика опустилась, когда на нее обрушился меч, задела наконечником голову Дионуса и отрубила ухо. Потрясающая быстрота варвара парализовала стражников. Половина из них осталась бы лежать на полу, если бы дородный Постумо, скорее удачливый, чем ловкий, не схватил киммерийца за руку, в которой он держал меч. Левая рука Конана обрушилась на голову стражника, и Постумо выпустил его, чтобы прижать ладони к кровавой дыре, где только что был его глаз.

Арус поспешно склонился над арбалетом, но зарядить его не успел. Сильный пинок в живот опрокинул его на пол, где он скорчился, хрипя, с позеленевшим лицом. Конан ударил его пяткой по губам, и ночной сторож снова закричал от боли.

Вопль, от которого кровь застыла в жилах, донесся из той комнаты, куда Постумо швырнул секретаря. Через шелковые занавеси входа, шатаясь, выбрался Промеро. Его сотрясали рыдания, и слезы катились по бледному лицу, капая с дрожащих губ.

Все, пораженные, уставились на него: Конан с окровавленным мечом в руке; стражники с поднятыми пиками; Деметрио, который скорчился на полу, пытаясь остановить кровь, хлеставшую из раненого бедра; Дионус с рукой, прижатой к обрубку уха; Арус, который со стоном выплевывал выбитые зубы; даже Постумо прекратил завывать и обратил к нему уцелевший глаз.

Качаясь на ходу, Промеро добрался до коридора и рухнул перед ними на пол. Между раскатами дикого хохота совершенно обезумевший секретарь прохрипел:

— У бога длинная рука! Ха! Ха! Ха!

Он коротко, жутко содронyлся, замер и невидяще уставился в потолок.

— Мертв,— удивленно шепнул Дионус.

Забыв о своей боли и о варваре, стоявшем с окровавленным мечом совсем рядом, он склонился над трупом. Через некоторое время снова выпрямился, глаза его вылезли из орбит.

— Ни единой царапины. Митра!

Ужас охватил всех, и люди с воплями обратились в бегство. Стражники побросали пики и устроили давку в дверях, спеша вырваться наружу; не обошлось без увечий. Арус последовал за ними, а полуослепший Постумо ковылял следом и просил не бросать его. Он цеплялся за стражников, пока они не сбили его с ног. Последним спасался Деметрио, прижимая плащ к сильно кровоточащей ране. Стражники, кучер, ночной сторож и дознаватель, раненые и уцелевшие — все они спешили с криками на улицу, где стража, наблюдавшая за замком, была немедленно охвачена паникой и, не задавая лишних вопросов, разбежалась на все четыре стороны.

Конан стоял в коридоре один, рядом с тремя мертвецами. Он удобнее взял меч и направился в таинственную комнату. Дорогие шелковые драпировки покрывали стены, и повсюду стояли обтянутые шелком диваны с шелковыми подушками. Из-за тяжелой позолоченной ширмы на киммерийца смотрели глаза.

Конан обмер, зачарованный холодной классической красотой лица — красотой, заказанной смертным. Ни слабость, ни сострадание, ни жестокость, ни доброта, ни какое-либо иное человеческое чувство не отражались в чертах. Этот лик мог бы быть маской бога, созданной рукой художника, если бы в нем не угадывалась жизнь — ледяная, чуждая жизнь, какой Конан никогда не знал и постичь которую был не в состоянии. Он мимоходом подумал: насколько совершенным должно быть укрытое за ширмой тело, если лик блистает такой неземной красотой.

Но он мог разглядеть только изящной формы голову, которая слегка покачивалась из стороны в сторону. Полные губы раскрылись и выговорили одно-единственное слово, звенящее и вибрирующее, как колокольчик затерявшегося среди джунглей храма в далеком Кхитае. Оно принадлежало чужому наречию, забытому еще до того, как царства людей поднялись в своем блеске и величии, но Конан знал, что оно означало: «Подойди!»

И киммериец повиновался — с отчаянным прыжком и свистящим ударом меча. Нечеловечески прекрасная голова слетела с плеч, ударилась о край ширмы и откатилась в сторону.