Конан из Киммерии

— Давай, пей! — приказал он. — Пей, пока не остановлю.

Она пила мелкими жадными глотками, пока не выпила воду до последней капли. И лишь тогда все поняла.

— Ах, Конан! — воскликнула девушка, — Зачем ты это сделал? Ведь я же все выпила, все! Тебе ничего не осталось!

— Не реви! — рявкнул он. — Береги силы!

Конан выпрямился и отшвырнул в сторону пустой бурдюк.

— Ну почему ты не остановил, почему? — всхлипывала девушка.

Он даже не посмотрел на нее — стоял, выпрямившись во весь рост, и в его взгляде, устремленном в таинственную пурпурную мглу на горизонте, горела ненависть.

Киммериец понимал, что близится конец его жизненного пути, хотя при одной мысли об этом бунтовала вся его дикарская неуемная душа. Силы еще были, но он чувствовал, что долго под этим убийственным солнцем ему теперь не выдержать. Девушка уже совсем обессилела. Так не лучше ли одним-единственным ударом сабли милосердно прервать ее страдания? Видеть ее адские мучения, наблюдать, как она медленно сходит с ума от жажды — ведь эти несколько глотков утолили ее ненадолго, — о нет! Из ножен, вершок за вершком, медленно выползала сабля.

Вдруг рука варвара дрогнула. В глубине пустыни, далеко на юге, что-то сверкнуло в раскаленном воздухе. «Пригрезилось, — подумал он со злостью, — очередной мираж, которыми так богата пустыня». Конан приложил руку к глазам, полуослепшим от солнца, — и ему показалось, что он различает вдали башни, минареты, сверкающие стены. Он смотрел недоверчиво, ожидая, что мираж вот-вот поблекнет и растворится в воздухе. Натала перестала всхлипывать. Она с трудом поднялась на ноги и тоже вгляделась в мерцающее марево.

— Что это такое, Конан? — прошептала она, боясь пробудившейся надежды, — Город или мираж?

Киммериец молчал. Он несколько раз моргнул, посмотрел на город искоса, затем вновь прямо — город не исчезал, не улетучивался, стоял на том же самом месте.

— Кто его знает, — пробурчал он с сомнением, — Так или иначе, посмотреть стоит.

Он бросил саблю назад в ножны, наклонился и легко, словно перышко, поднял на руки Наталу.

— Не надо, Конан! — запротестовала она, — Я могу идти, пусти меня!

— Смотри, сколько камней! — рявкнул он гневно, — Мигом порвешь, — он мотнул головой, показывая на изящные, салатного цвета сандалии, — А нам надо спешить, чтобы дойти до заката.

Надежда на спасение влила новые силы в стальные мышцы киммерийца. Он бежал по барханам, словно летел на крыльях. Цивилизованный человек на его месте уже давно отдал бы богу душу, но он — варвар из варваров — сражался за свою жизнь, словно кошка.

Конан и Натала чудом унесли ноги после разгрома армии мятежного принца Альмарика, этой буйной, пестрой орды, которая вихрем промчалась по королевству Шем и утопила в крови северную границу Стигии. После этого орда, уже со стигийской армией на хвосте, вторглась в королевство Куш и в ее пределах была наконец окружена на краю южной пустыни. Армии стигийцев и кушитов соединились и уже не выпустили добычу из капкана. Конан-киммериец в последний момент поймал верблюда, забросил на него девушку — и был таков. Им посчастливилось, они избежали трагической судьбы своих товарищей, но для них оказалась открытой лишь одна дорога — в пустыню.

Натала была родом из Бритунии. Конан как-то увидел ее на невольничьем рынке в одном из шемитских городов, захваченных ордой Альмарика, она пришлась ему по душе, и он, недолго думая, тут же присвоил девушку, ни у кого не спрашивая на то разрешения. Сама она с радостью приняла такой поворот в своей жизни, да и чего лучшего ей было ждать? Скорее всего ее продали бы в шемитский сераль, а для женщин Хайборийской эры это было худшим из всех возможных зол.

Конан и его спутница несколько суток подряд не слезали с верблюда — целая стая стигийцев неутомимо преследовала их по пятам. Когда они наконец прекратили погоню, беглецам не оставалось ничего иного, как продолжить путь в том же направлении — возвращаться уже было поздно. Они долго ехали, высматривая оазис, но их спаситель, верблюд, в конце концов пал замертво, и им пришлось идти дальше пешком, утопая по колено в горячем песке и испытывая жесточайшую жажду. Девушка была сильной и выносливой, закаленной суровой лагерной жизнью, как мало кто из женщин той жестокой эпохи, но и она, как ни оберегал ее варвар, постепенно выбилась из сил.

Адская жара струилась с неба на черные, спутанные волосы Конана. Тошнотворный туман и тупое безразличие волнами заливали его мозг, но он не поддавался и шел, стискивая зубы, все дальше и дальше, поскольку теперь знал наверняка, что впереди действительно город, а не пустой мираж. Что ждет их там? Новые враги? Кем бы они ни оказались — с ними можно будет сразиться, их можно будет убить. А большего варвару и не требовалось.