Конан и райская яблоня

Когда Конан засмеялся, они обернулись на него все, и даже на какой-то момент застыли, глядя с одинаковым ужасом и жалостью. Они были такими смешными в своем искреннем непонимании того, как можно смеяться над перспективой, которая для любого настоящего мужчины хуже смерти, что Конан снова зашелся в приступе истеричного полузадушенного хихиканья — на настоящий полноценный смех уже не хватало дыханья. Так он и висел на вывернутых руках, задыхаясь и хохоча, а пожилой крепыш пробормотал понимающе:

— Бедный малый! Совсем рехнулся…

* * *

Боль.

Конан скакал по Царству Мертвых.

Был он абсолютно гол, а лошадь под ним — давно мертва.

Кажется, сам Конан тоже был мертв. Иначе зачем бы ему скакать по Царству Мертвых, абсолютно голым, да еще и на мертвой лошади? А лошадь под ним была мертва давно и надежно, никаких сомнений в этом не оставалось. Да от нее и самой-то оставалось совсем немного — один скелет. Тоже голый. Голые и отполированные временем кости, непонятно какой магией склепанные воедино и приведенные в движение. Казалось, тряхани эти лошадиные останки покрепче — и развалятся они, как миленькие, никакая магия не поможет.

Впрочем, пока скелет этот вовсе не думал рассыпаться на отдельные кости, как положено то любому уважающему себя скелету. Отнюдь! Он довольно шустро перебирал копытами по серым камням, мотал из стороны в сторону оскаленным черепом и даже иногда игриво взбрыкивал, дергая тазобедренными костями.

Вот эти-то игривые взбрыкивания и причиняли Конану самую сильную боль.

Вообще-то, скакать голышом даже на обычной и в меру упитанной лошади — удовольствие ниже среднего. А получать удовольствие, проделывая это на вертлявом и игривом лошадином скелете, способен лишь мазохист. Даже просто сидеть верхом на острых, костистых, да к тому же еще и находящихся в постоянном движении позвонках было очень больно. А тут и еще и куда большая неприятность подоспела, как ни берегся Конан, как ни стискивал бедрами лошадиный костяк, стараясь по возможности приподнять и тем уберечь от болезненных травм самые уязвимые свои места. Не помогло. При очередном прыжке игривого скелета случилось именно то, чего Конан с ужасом ожидал с самого начала кошмарной скачки — самую нежную часть его тела таки защемило и прочно заклинило между двумя лошадиными ребрами.

Боль была неописуемой.

Конан весь моментально покрылся холодным потом и первым же, еще неосознанным и полуобморочным движением попытался освободить застрявшее. Это было неверным решением — боль усилилась многократно, хотя еще секунду назад подобное казалось невозможным. Ослабевший и задохнувшийся, Конан только каким-то чудом не свалился со скелета, оставив между его ребрами все свое хозяйство. Холодный пот теперь лил с него ручьем, полированные кости скользили под ягодицами, удержаться на костяной спине становилось с каждым мигом все труднее.

А скелет, как ни в чем не бывало, продолжал себе скакать по серой равнине. Только теперь каждое его движение отдавалось в теле Конана вспышками ослепительной боли. Какое-то время Конан пытался терпеть, в кровь изгрызая губы и всем телом вжимаясь в колючий костяк в омерзительной пародии на соитие, пытаясь таким образом хотя бы немного ослабить сводящую с ума пульсирующую боль. Но долго выдержать эту омерзительную пародию на соитие молча не смог бы даже и самый терпеливый из киммерийских варваров. Будь он даже с рождения глухонемым.

Не смог и Конан. После очередного наиболее болезненного защемления он таки и заорал — самым постыдным образом, ненавидя себя за проявленную слабость, но более не в силах терпеть.

Странно, но от собственного крика сразу же стало легче.

А, может быть, и вовсе даже не от крика. А от холодных и влажных ладоней, что невесомо скользнули по лицу, стирая верхний слой боли, как усердная служанка стирает мокрой тряпкой паутину в темном углу.

Боль не исчезла, но стала вполне терпимой.

— Тихо, маленький, тихо, солнышко… сейчас все пройдет.

Голос был женским.

Холодные ладошки скользнули по шее вниз, плавными волнообразными движениями погладили грудь, пробежались пальцами вдоль ребер. Руки тоже были женскими, но это не походило на любовную ласку — скорее, так опытный мастер-лютнист проводит перед работой настройку своего инструмента.

Конан открыл глаза.

* * *

— Вот и славно, — сказала сидящая рядом молоденькая девушка, можно даже сказать — почти девочка, и снова погладила прохладной узкой ладошкой Конана по груди. От ее ладошки на коже осталось ощущение прохладной и влажной липкости. Девушка убрала руку, вытерла ладонь о влажную тряпку — на тряпке остались белесые следы. Одета она была в полупрозрачные расшитые золотом шароварчики и такую же кофточку — совсем коротенькую, закрывающую только грудь. Да и украшений на ней было слишком много, чтобы моно было принять ее за простую служанку.

— Они думают, что ты еще долго будешь очень болен, вот и поручили мне пока за тобой приглядывать. Они знают, что я умею лечить, но не знают, насколько хорошо. Тебе пока лучше отсюда не выходить — предполагается, что ты будешь болеть еще несколько дней…