Конан и осквернители праха

Конан слушал их разговор, стоя молча, с каменным лицом. Кто-то из кладбищенских стражей у него за спиной подтянул путы на руках и пробормотал:

– Тьфу! Слишком легкая участь для подобного мерзавца! Я так привязал бы его к столбу посреди кладбища и оставил покойничкам на съедение!..

– Ничего, он свое всяко получит, – пробормотал другой. – Придворные игрища – это тебе не нашлепать и отпустить!

Глава седьмая Абеддрахские вечера

Конана разбудили крики, раздававшиеся в подземелье, а потом скрежет и гулкое буханье дверей. Киммериец поднял веки. Лежать этой ночью ему не довелось: в тесном каземате удалось только сесть и прислониться к стене. Предутренние часы были мучительны. Тем не менее в какой-то момент Конан умудрился пристроить голову в выбоине камня и твердо решил заснуть. Какая бы судьба его ни ждала, силы еще пригодятся.

Найти мало-мальски удобную позу оказалось непросто. Ему не только не освободили рук, но еще и притянули связанные запястья кожаной петлей к шее. Так что попытка расслабить руки кончалась удушьем.

Однако киммерийца недаром закаляли многочисленные войны и путешествия. Он все-таки сумел урвать чуточку неглубокого сна. И вот теперь, судя по свету, проникавшему в крохотное окошечко с толстым железным прутом посередине, день клонился к вечеру. Конан проснулся, и вместе с пробуждением пришла боль. Побои, полученные ночью, не прошли для него даром. А уж сидеть, все время прижимая спиной скрученные руки, и вовсе было форменной пыткой. В иных местах Конан совсем не чувствовал собственного тела, а там, где чувствовал, оно нещадно болело.

Когда заскрипела дверь его камеры, он попытался перевалиться вперед и хотя бы сесть на пятки, чтобы в случае чего быть готовым к немедленным действиям. Выяснилось, однако, что ни о каких немедленных действиях и речи быть не могло. Конан попросту упал на колени. Его шатало. Он чувствовал себя совсем беззащитным.

Сводчатый потолок был очень низок; даже если бы Конан сумел встать, он не смог бы выпрямиться. Дверь же и вовсе едва достигала половины его роста. Она со скрежетом приоткрылась, пожилой тюремщик привычно согнулся и проник внутрь.

– Твоя еда, раб! – сказал он, опуская возле двери два подноса. – По великодушному соизволению царя я принес тебе вино и окорок с высочайшего стола. Мне велено развязать тебе руки и проследить, чтобы ты наелся досыта. Только учти, без шуток! – И тюремщик подобрался к Конану, держа на отлете короткий блестящий клинок. – Когда поешь, тебе дадут вымыться и одеться, дабы ты достойно послужил Его Величеству!

Конан, пожалуй, сделал бы попытку грохнуть стража и вырваться на свободу, но тот просто перерезал его путы и тотчас выкатился наружу. Пока пленник освобождался от веревок, дверь закрылась и снаружи лязгнул засов. К тому же пошевелить измученными руками оказалось очень непросто. Каждое движение порождало волну судорожной боли. Когда суставы начали более-менее нормально сгибаться и разгибаться, Конан подполз к двери и занялся едой.

Хваленый окорок с царского стола, как ему вскоре пришлось убедиться, достиг тюремного подземелья отнюдь не в полной сохранности. Верно, баранина была неплохо приготовлена и разделана... но после этого в нее явно запускали зубы все, кому было не лень, – от поваров до последнего конюха. Конану пришлось немало потрудиться, обгрызая жалкие остатки жира и хрящей, а потом – высасывая застывший мозг. Пустую кость он взвесил на руке, соображая, не оставить ли ее в качестве оружия. Для дубинки она была слишком тонкой и легкой, для кинжала – недостаточно острой. Конан отшвырнул кость. Короткое движение вызвало такую боль в плече, что пришлось опять его растирать.

Еще на подносе обнаружился грязный кусок черствого хлеба и глиняная кружка вина. Это последнее представляло собой пакостную смесь отстоев самого разного свойства. В мерзкой кислятине густо плавали хлопья.

На другом подносе стояла деревянная чаша с надушенной первоцветом водой для умывания и лежала свернутая одежда. Конан с сомнением понюхал воду и счел ее достаточно чистой для мытья, но слишком загаженной духами для того, чтобы ее пить. Он принялся умываться и отскребать с себя грязь со всей тщательностью, какую позволяла тесная каморка. Его собственная одежда была изорвана в драке и перепачкана тюремной грязью. Он скинул ее и натянул новую – накидку без рукавов, скроенную из зеленого шелка, и красный кушак из хлопкового полотна.

Конану одеяние не понравилось – уж очень веселенькое и легкомысленное. Однако делать было нечего, и киммериец только пожал плечами. Скоро узнаем, в какую игру они тут играют. Вне всякого сомнения, впереди его ждали опасные испытания. Умом Конан это понимал, но особого беспокойства не испытывал. Его больше волновало, удастся ли удрать! На воле у него оставались кое-какие недоделанные дела, – в частности, возвратиться в Осгарову халупу, поймать мерзавца и башку ему раскроить за предательство. Ведь это Осгар так хитроумно сдал его кладбищенской страже!..