Конан Дойл

Джин Конан Дойл (леди Бромет) рассказывала впоследствии о поездке: «Это был первый случай, когда мой отец заговорил со мной о спиритизме. Я помню тот день очень ясно: мы плыли на корабле. Отец объяснил мне, что нет такого понятия, как смерть, – то, что люди называют смертью, на самом деле означает переход в другой мир. Поэтому, конечно, с тех пор я всегда чувствовала, что смерть не означает конец всего. Для ребенка было очень полезно расти с этим убеждением. Позже, когда я стала старше, эти поездки мешали моей учебе в школе, но мой отец и мать решили, что они будут полезнее для моего образования, чем сидеть на уроках и слушать лекции». Джин-младшая всю жизнь была порядочным, скромным и трудолюбивым человеком, и на ней, слава богу, пробелы в школьном образовании никак не сказались; что же касается Денниса и Адриана, то оба выросли, откровенно говоря, плейбоями, существовавшими за счет отца; неизвестно, впрочем, изменилось бы что-либо, если бы они не разъезжали с родителями по всему свету, а сидели на уроках.

Дойлы объехали всю Австралию с юга на север; доктор выступил с лекциями во всех крупных городах. Не попал только в Тасманию из-за забастовки моряков. Его личность привлекала большие толпы слушателей. Публика, уже забывшая или не знавшая, как он в своих очерках «поставил на место» австралийских солдат, и обожавшая Шерлока Холмса, встречала его очень тепло. Да и оратор он был прекрасный – умел и привлечь внимание аудитории, и поддержать его.

О чем Дойл говорил на своих лекциях? Время доказательств прошло, сказал он в «Жизненном послании», – следовало бы ожидать, что он будет объяснять людям, как нехорошо они живут, и говорить о том, что Христос своей жизнью завещал нам всем быть добрыми, разумными и жить по совести. Но на самом деле время доказательств только начиналось: вместо того чтобы сосредоточиться на этической стороне своего учения и развивать ее, доктор по-прежнему уделял основное внимание онтологии. Он, конечно, говорил своим слушателям о примере жизни Христа и о страшных уроках войны; но не это составляло главную, «ударную» часть его выступлений. Он говорил о медиумах, которых знал и чью работу видел лично, рассказывал об удивительнейших случаях полтергейста, демонстрировал множество фотографий и слайдов, на которых были запечатлены духи. Все это было для слушателей очень занимательно.Беседы о морали и призывы к добру так занимательны бы не были. Опытный лектор и беллетрист, Дойл это хорошо понимал.

Стали бы люди толпами ломиться на его лекции, если бы там не было необыкновенных фотоснимков и историй о привидениях? Могла ли увлечь их одна голая этика? Вряд ли: слишком трудных и скучных вещей требовал доктор Дойл от человечества. Изо дня в день жить добродетельно, смело и умно, как Иисус Христос, – ничего себе задачка; один раз умереть за идею и то, пожалуй, проще! Ни чуда, ни тайны, ни прощения в последний момент – миг экстатического раскаяния не спасет негодяя; сколько ни молись на смертном одре, а если жил скверно, все равно угодишь надолго в школу для умственно отсталых или на кушетку психотерапевта. Те, кто и так были умны, добры, терпимы и совершали добрые поступки, в наивных поучениях доктора не нуждались; большинству же было куда легче нагрешить, а потом проговорить в церкви заученные слова и считать себя прощеными, нежели каждый день терпеливо и самоотверженно строить свою жизнь по образу и подобию Божиему.

И потом, раз, по утверждению доктора, «там» нет мук ада – какая выгода здесь-то особенно стараться? Ну, полечат меня, подумаешь, – а потом все равно в рай, как все. И еще: если моему соседу, которого я терпеть не могу, потому что он плохой, будет там так же хорошо, как и мне, хорошему – что-то есть в этом неправильное. Мне было бы как-то веселее, если бы его ждали вечные муки. Нет, что-то тут не так. (А стремился ли соответствовать заданному высокому образцу сам доктор? Когда он сражался за Идалджи, когда пятнадцать лет не оставлял Оскара Слейтера, когда настаивал на необходимости спасательных жилетов для моряков, когда наплевал на пэрство и карьеру ради Роджера Кейзмента – безусловно, да; когда, встретив любимую женщину, десять лет не оставлял больную жену – да, наверное; когда предлагал брать буров заложниками, ссорился с тем же Слейтером из-за 300 фунтов или препирался с коллегами-литераторами – увы, нет. Но он, по крайней мере, сознавал собственное несовершенство. И он всегда очень старался.)