Конан Дойл

«У меня были сомнения, потому что там, где солдаты делают свое дело, неуместны простые зрители и увеселительные прогулки. Я чувствовал, какую досаду они должны были вызывать». Но, разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы упустить такую возможность. Дойл тут же вытребовал у военного министерства разрешение посетить заодно и британский фронт – чтобы было с чем сравнивать; когда согласие было дано, он попросил позволить ему побывать еще на французском фронте и вновь получил согласие; лишь когда он заявил, что ему необходимо увидеть также бельгийский фронт, ему отказали. Поездка длилась чуть больше трех недель; свои впечатления о ней Дойл обобщил в большом очерке под названием «На трех фронтах» («A Visit to Three Fronts»). Дома в тот момент было не все ладно – шестилетний Адриан заболел воспалением легких, болезнь протекала тяжело. Совсем неладно было и в Ирландии, так сильно всегда его волновавшей: только что было подавлено Пасхальное восстание (об аресте Кейзмента Дойл еще не знал). Но на передовой, как нигде, мужчина всегда мог отвлечься от проблем.

Началась поездка с британской линии обороны. Там царило мрачное равновесие. Проволочные заграждения немцев, поливавших пулеметным огнем всякого, кто пытался сделать шаг, казались непреодолимыми – но и враг не мог прорвать британскую оборону. Доктора заставили снять шляпу и надеть каску – он все время ратовал за каски, но самого его она раздражала, и иначе как «ночным горшком» он свой новый головной убор не называл. Боев увидеть не удалось – было затишье, изредка нарушаемое орудийными перестрелками. Зато Дойл встретился с Кингсли и Иннесом (уже полковником); оба были здоровы и жизнерадостны. Иннес отправил Джин, беспокоившейся за мужа, краткий отчет об этой встрече. «Артур все время очень занят, но мне думается, что ему здесь интересно, и он сказал, что спал хорошо». У Дойла действительно не было ни минуты свободной – то встречи за завтраком с главнокомандующим Хейгом и другими представителями командования, где он старался почерпнуть как можно больше информации для своей книги, то интервью с солдатами, то автомобильные вылазки на передовую.

«Всюду и на каждом лице мы видим одно и то же выражение веселой храбрости. Пессимистов здесь не найдешь. Нет никакой глупой бравады, никакой недооценки сильного противника, но есть быстрое и уверенное выполнение каждым своих обязанностей, что не может не вселять в наблюдателя радость. Эти храбрые парни защищают Великобританию сейчас – и мы обязаны проследить, чтобы Великобритания защитила их в будущем. Они – фундамент нации. Социализм никогда не привлекал меня, но я стал бы социалистом завтра же, если бы это помогло улучшить в мирное время жизнь этих людей, отдавших стране свое здоровье: сделать для них льготное налогообложение, организовать лечение за государственный счет».

Доктор старался описывать как можно больше живых сценок, которые он наблюдал, – патетических, поэтических, печальных, которые должны были глубоко задеть сердце читателя. После очередного завтрака в штабе корпуса состоялось награждение отличившихся – британцев и французов. «Один француз, совсем мальчик, стоял, опираясь на пару костылей; когда маленькая девочка подбежала, чтобы вручить ему букет цветов, он, пытаясь поцеловать ее, стал крениться и едва не упал на нее – какая жалкая и трогательная сцена!» Интересно, откуда там взялась маленькая девочка – или Дойл придумал ее?

Он побывал на военном аэродроме; летчики говорили ему, что между авиаторами обеих воюющих сторон присутствуют элементы джентльменства: если одной стороне становится известно об участи вражеского летчика (сбит, погиб, взят в плен) – то, пролетая над аэродромом противника, с самолета сбрасывают записку, где об этом сообщается. Такая деталь не могла не тронуть сердце доктора Дойла, и он в своем очерке написал, что, если бы все воюющие немцы были подобны этим летчикам, мир, без сомнения, был бы скоро достигнут. Но бомбардировщиков он назвал убийцами и тут же помянул «Лузитанию» – вопреки той истине, которую он понял, сочиняя историю о Джоне Сириусе, сам он все-таки мечтал о том, чтобы война была спортом.

Во время одной из поездок доктор увидел Ипр – то, что от него осталось. Немецкие позиции были совсем рядом. Высоту, на которой находился доктор и сопровождающие, обстреливали – ему пришлось лечь и ползком продираться через колючие кусты: «На мгновение мы оказались зрителями в первом ряду партера, наблюдающими за ужасной всемирной драмой, приближающейся к своей грандиозной развязке». В «Отравленном поясе» такое сравнение уже было – Челленджер и его товарищи тоже готовились наблюдать за концом света «из первых рядов кресел». Но в действительности это ощущение не вызвало у Дойла восторга, совсем наоборот: «Чувствуешь ужасный стыд, находясь здесь в безопасности, как бесполезный зритель, когда там внизу храбрецы должны выстоять перед стальным ливнем, обрушивающимся на них».