Конь на один перегон

Михаил Веллер КОНЬ НА ОДИН ПЕРЕГОН

Всех документов у него было справка об освобождении.

— Карточная игра, парень — предупредили, куря на корточках у крыльца.

Сиверин не отозвался. «Передерну».

«Скотоимпорт» непридирчив. Неделю в общежитии тянули пустоту: карты и домино. Жарким утром, успев принять с пятерки аванса, небритые и повеселевшие от вина и конца ожидания, устраивались в кузове с полученными самогами и телогрейками.

— Чтоб все вернулись, мальчики!..

Через два дня, отбив зады, свернули у погранпункта с Чуйского тракта и прикатили в Юстыд.

Житье в Юстыде — скучное житье. Стругают ножны для ножей, плетут бичи, кто разжился сыромятиной. Карты — на сигареты и сгущенку. Солнце — жара, тучи — холод: горы, обступили белками.

Ждали скот, подбирались в бригады. Сиверина чуждались (угрюм, на руку скор).

После завтрака, вытащив из палатки кошму, он дремал на припеке. Подсел Иван Третьяк, гуртоправ:

— Отдыхай. Отдыхай. Ты вот что: в обед монголы коней пригонят. А нам послезавтра скот получать. Мысль понял?

Сиверин глаз не открыл. Иван сморщился, лысину потер: «Не брать тебя, дьявола… Да людей нет».

— В табуне все ничо кони давно взяты, — затолковал. — На первом пункте менять придется. А на что? — там еще хужей оставлены, все первые связки забрали. Так что будем брать сегодня прямо из хошана. Они, конечно, за зиму от седла отвыкли; ничо… Зато выберем путевых коников. А коники нам по Уймону ой как понадобятся! Так что готовься… Присмотри себе. Злых не бойсь обвыкнут…

На скале долго перекидывали седла. Пробовали уздечки. Завпунктом разводил руками.

Свалили в кучу у палаток.

— Чо, коней сегодня берете?

— Третьяк у монголов будет брать. Хитрый… Лучших отберет.

Пригнали за полдень. Кони разнорослые, разномастные. Двое монголов с костистыми, барабанного дубления лицами, кратко выкрикивая, заправили в хошан. Сделали счетку. Расписались в фактурах. Поев на кухне и угостившись сигаретами, расправили по седлам затертые вельветовые халаты и неспешной рысью поскакали обратно.

Мужики, покуривая, расселись на изгороди. Третьяк с Колькой Милосердовым полезли в хошан. Пытались веревкой, держа за концы, отжать какого к краю. Кони беспокоились, не подпускали.

— В рукав давай! — велел Третьяк.

От узкого прохода кони шарахались. Третьяк и Милосердов сторонились опасливо. С изгороди советовали. Не выдержав, несколько спрыгнули помогать. Вывязивая сапоги, маша с гиком и высвистом, загнали двух в рукав. Зажатые меж жердей, кони бились, силясь повернуться. Всунули полеречины, перекрыв:

— Уф!.. Так…

Притянув веревками шеи, взнуздали, поостерегаясь. Наложили седла, застегнули подпруги.

— Выводи…

Первый, крутобокий пеган, пошел послушно у Кольки Милосердова. Дался погладить, схрупал сухарь. Колько, ухарски щурясь, чинарь в зубах, вдел стремя — пеган прянул — уже в седле Колька натянул повод, конь метнулся было и встал, раз-другой передернув кожей.

Пустил шагом. Дал рысь.

— Нормальная рысь, — решили сообща.

Галоп. Покрутил на месте.

— Есть один!..

Второй, коренастный гнедок, Кольку сбросил раз, — и сам ждал поодаль.

— Жизнь-то страховал хоть, Колька?

— Шустрый, язви его!..

Поймали быстро. Камчой вытянули — понимает за что.

— Порядок. Это он так… сам с испугу, отвык.

Со скотоимпортским табуном подоспел Юрка-конюх.

— К этим давай. Легче брать будет.

Яшка, высокий вороной жеребец, в жжении ярой крови ходил боком, отгораживая своих.

— Знакомятся!..

Рыжий сухой монгол доставал кобылиц, кружась обнюхивая и фыркая. Яшка прижал уши и двинулся грудью. Рыжий увернул — Яшка заступил путь.

— Делай, Яшка!

— Счас вло-омит!..

— Так чужого, не подпускай!

Надвинулись, тесня. Рыжий жал. Яшка взбил копытами, сверкая оскалом. Рыжий с маху клацнул зубами по морде. Вздыбились, сцепляясь и ударяя ногами. Копыта сталкивались с деревянным стуком.

Яшка, моложе и злее, набрасывался. Черный блеск опалял его слитные формы. Монгол, сухой и костистый, некованый, скупо уклонялся. Грызлись, забрасываясь и сипя. Пена с завороченных губ принималась алым.

Яшка вприкус затер гриву у холки. Рыжий вывернулся и лягнул сбоку, впечатал в брюхо. Яшка сбился, ловя упор. Рыжий скользнул вдоль, закусил репицу у корня.

Юрка-конюх щелкнул бичом, достал… Без толку.

— Изуродует Яшку, сука!.. — заматерился Юрка.

Резко визжа от боли, Яшка вздернулся и ударил передними в крестец. Рыжий ломко осел, прянул. Закрутились, вскидываясь и припадая передом, придыхая. Мотая и сталкиваясь мордами, затесывали резцами.

На изгороди, заслоняясь от солнца, ссыпаясь при их приближении, захваченно толкались и указывали.

Кровенея отверзнутой каймой глаз, сходились вдыбки, дробили и секли-копытами. Уши Яшки мокли, измечены. В напряжении он стал уставать. С затяжкой шарахаясь из вязкой грязи, приседая на вздрагивающих ногах, всхрипывал с захлебом. Развернувшись, кидал задом. Рыжий, щерясь злобно, хватал с боков.

— Эге, робя! да он же холощеный! — заметил кто-то.

— По памяти!.. — поржали.

— На хрен он мне в табун, — не захотел Юрка: — Третьяк, бери?

С изгороди усомнились:

— На таком спину сломать — как два пальца.