Кому улыбается океан

Внизу — машинное отделение. Здесь механики и мотористы — духи, как их называют, — пасут 1340 лошадей, подсыпают им в кормушки соляр, поят водой и заботливо смазывают шкуры.

Каюты, в основном двухместные, разбросаны по всем трем палубам. В каюте — стол, два стула, умывальник, вмонтированный в переборку рундук-гардероб и двухъярусные койки. Над каждой койкой — рамочка, а в рамочке фотография жены или любимой девушки, которым матрос, укладываясь спать, проникновенным голосом желает спокойной ночи и, вставая, поздравляет с добрым утром.

Судовой клуб — это столовая команды, где матросы обедают, а когда хочется развлечься — смотрят кино, играют в шахматы, забивают козла и устраивают профсоюзные собрания. Командный состав питается, играет в шахматы и забивает козла в кают-компании, расположенной на верхней палубе. На этой же палубе — рулевая, штурманская и радиорубки.

Теперь вы знаете о «Канопусе» примерно столько, сколько знал я к тому моменту, когда мы подошли к Босфору.

Прошло менее полутора суток, и механики «Канопуса» награждали береговых ремонтников, быть может, недостаточно поэтичными, но чрезвычайно энергичными эпитетами: на первом главном двигателе слетел демпфер, так как в болтах были трещины. К сожалению, я так и не понял, что это такое, хотя старший механик Борис Кононов чуть не поседел, пытаясь втолковать мне сущность аварии. С полчаса я тупо слушал, а потом, чтобы прекратить его мучения, признался, что молоток и гвозди — абсолютный предел моих познаний в области техники. Борис принял холодный душ, успокоился и мягко, увещевающе, как пацану-несмышленышу, пояснил, что поломка демпфера привела к тому, что за сутки наша скорость уменьшится примерно вдвое. Это я понял. В меня тут же закралось ужасное подозрение. Я помчался в штурманскую рубку, где уже чертыхался над картой второй штурман Георгий Биленко, или короче — Пантелеич. Он подтвердил: да, теперь Босфор будем проходить ночью.

Так и случилось. Царьград, который штурмом взял Олег, Византию, разграбленную варварами, Константинополь, захваченный турками, — одним словом, Стамбул я не увидел. Я бы легко мог соврать — попробуй меня проверь! — но воспитание и врожденная правдивость не позволяют мне этого сделать. Я видел лишь мириады огней и слушал комментарии Александра Евгеньевича, побывавшего в Стамбуле. Несколько раз мне удалось различить силуэты автомашин и в окне одного дома — старика, пившего турецкий кофе из чашечки с обломанной ручкой, — и все.

Чтобы вывести корреспондента из шокового состояния, Аркадий Николаевич пригласил меня в рулевую рубку и познакомил с лоцманом, молодым турком в кожаной куртке и с черной шевелюрой, которая встала дыбом, когда я заговорил с ним по-английски. Капитан шепнул мне, что, если я произнесу еще два-три слова по-английски, парня хватит удар, и позвал на помощь переводчика Геннадия Чурсина. Мы с лоцманом тут же нашли общего знакомого — очень интересного писателя-сатирика Азиза Несина. Я сообщил, что книги Несина выходят у нас стотысячными тиражами, и спросил, как относятся к нему в Турции. Лоцман слегка задумался и ответил, что по-разному, в зависимости от политических настроений. На этом наша беседа окончилась, так как Геннадию, видите ли, было некогда (я отомстил ему потом, выиграв десяток партий в пинг-понг).

Когда я утром вышел из каюты, «Канопус» шел по Мраморному морю. По поводу происхождения этого названия лингвисты могут написать хоть сотню ученых трудов, но мне думается, что вода Мраморного моря так же похожа на мрамор, как и на любой другой строительный материал. Вода как вода, море как море. Единственное, что его украшало, — это прелестная девушка, которая приветливо улыбалась мне с борта идущей под французским флагом яхты «ХЕПIА-III». Некоторые самонадеянные члены нашего экипажа пытались оспорить тот факт, что француженка улыбалась именно мне, но я не стал даже тратить силы, чтобы разбить в пух и прах их жалкие доводы. Я знаю истину — и этого мне достаточно. Бедная девушка, как она расстраивалась, глядя, как я уплываю все дальше и дальше. Я смотрел на нее в бинокль и своими глазами видел, как она отвернулась и зевнула — верный признак сильнейшего душевного волнения.

Пока разыгрывалась эта маленькая драма, жизнь на судне продолжала бить ключом. Механики и мотористы работали как черти, устраняя последствия ремонта. Старпом разъяснял матросам их обязанности по водной, пожарной и другим тревогам. Я потребовал, чтобы меня тоже загрузили обязанностями, и после короткой консультации с капитаном Борис Павлович сообщил мне, что в случае тревоги я должен тихо стоять в углу и никому не мешать. Он выразил уверенность, что упорной тренировкой я сумею этого добиться.