Комната влюбленных

Она покачала головой. Нет, никуда ей не надо идти. И медленно поднялась со стула. Волчок умоляюще посмотрел на нее. «Ты позвала меня, — заклинали его глаза, — ты ведь сама позвала, пожалуйста, сделай что-нибудь». Казалось, Момоко кивнула в ответ на эту невысказанную мольбу, и мгновение спустя Волчок почувствовал, как ее руки кольцом смыкаются вокруг него, как она мягко привлекает его к себе. На краткий миг мир вновь обрел цельность. А потом она медленно отступила, и Волчок снова стал одиноким, жалким обломком распавшегося целого.

Во всех кабинетах уже давно погасили свет. Волчок опасливо проскользнул мимо портретов в тайной надежде, что они не заметят его в темноте. Он потерял чувство времени и не мог сказать, как долго они пробыли там. Сколько часов или дней. Наконец дверь отворилась, в коридор проник сумеречный свет, и Волчок с Момоко почти на ощупь вышли на ступеньки главной лестницы навстречу нестройному уличному шуму. Он глядел по сторонам, словно пытаясь понять, где находится. Неужели Земля не перестала вращаться в тот миг, когда Момоко его обняла? Они постояли рядом в тускнеющем свете дня, а потом Момоко кивнула на прощание, повернулась и смешалась с толпой. Ее рука пряталась в кармане пальто, и в руке был зажат адрес и телефонный номер Волчка.

Он стоял на тротуаре и глядел ей вслед. Ему вдруг захотелось поднять руку и помахать на прощание. Но в этом не было смысла. Момоко никогда не оглядывалась. Волчок знал это наверняка, он достаточно часто следил за ней.

Наконец он вышел из оцепенения, шагнул вперед и слился с жарким людским потоком. Когда он дошел до угла, Момоко внезапно обернулась и стала искать его глазами. В ее взгляде больше не было ни вызова, ни укора, как будто в ней ожила, казалось бы отмершая, способность прощать.

Глава тридцать вторая

Волчок сам не знал, как долго брел но улице, пока вдруг не оказался на людной торговой площади рядом со своим отелем. Неяркий вечерний свет отражался от стен и падал на крыши домов. Толпа колыхалась и выла, будто корчащийся в смертных муках чудовищный зверь. Настоящее столпотворение образовалось вокруг молодого клоуна, который катался взад-вперед на старомодном велосипеде, выкрикивая политические лозунги. Люди вытягивали шеи, чтобы лучше видеть спектакль, и разевали рты от удивления, их хмурые лица сияли в восхищении от его ловкости и нелепых ужимок.

Волчок тяжело опустился на ступени церкви и наблюдал происходящее с тем же чувством, какое испытал бы, забреди он случайно в толпу написанных маслом персонажей «Крестьянской свадьбы» Брейгеля. Его не отпускал аромат ее духов, звук ее голоса, он слышал стук ударяющегося о стол пресс-папье и ощущал сладкое забытье в кольце ее рук. Волчок и не заметил, что трюкач закончил свое представление. Его сменили двое юношей с гитарами на шее. Они что-то прокричали смеющейся толпе, а потом запели простенькую популярную песенку. Наоми вполне могла танцевать под это, почему бы ей не унаследовать от матери любовь к популярной музыке и танцам? Странно, парни всего лишь пробренчали на грошовых гитарах два-три нехитрых аккорда, но Волчок услышал в них свой приговор. Это была чужая музыка, музыка нового мира, в котором не оставалось места для таких вот Волчков. В этих двух-трех аккордах он слышал плач по себе, напоминание о том, что ему пора уходить.

Волчок медленно побрел прочь, подальше от этой площади, он сам не знал, куда идет, просто бесцельно бродил по улицам, пока не наткнулся на лавку букиниста. У него разболелись глаза. Дома вокруг заслоняли солнце, и он совсем продрог на холодном вечернем воздухе. И вот сейчас с особой остротой ощутил тоску по уютному книжному миру, теплу слов — подлинных слов. Он заскучал по дому, такому далекому дому. Он увидел свой дом, свой сад, свой заставленный книгами кабинет, свое любимое кресло и с нежностью подумал, что все эти надежные верные вещи никуда не делись и терпеливо ждут его возвращения.

В лавке пахло старыми книгами. Этот особый, затхлый воздух напомнил Волчку о библиотеке приходского священника, в которой он провел счастливейшие часы своего детства. Перебирая книги, он дошел до томика стихов в кожаном переплете. На книге не было года издания, но Волчок отнес ее к середине девятнадцатого века. К тому времени, когда начался конец поэзии. Он начал перелистывать шероховатые плотные страницы, которые давно почивший читатель когда-то аккуратно разрезал, — но вдруг остановился. Это он нашел книгу или книга нашла его? Кто знает, вопрос веры. Но стоило ему узнать первые же, давно не читанные строки, как у него не остаюсь ни малейших сомнений в том, что это книга ждала его, ждала до этого самого мига, до этого самого дня, ждала, чтобы одарить единственным утешением. Нетерпеливо схватив маленький томик, он расплатился и вышел.