Комната влюбленных

Вот оно, вот за что Волчок так ненавидит современность. Нет ничего такого, что она не перемолола себе на потребу. Если раньше у него оставались какие-то сомнения, то этот плакат уничтожил их. Этот мир больше нельзя принимать всерьез, не стоит даже и пытаться. Нет смысла вступать в поединок с этой легкостью, с этими вездесущими блестящими поверхностями. Скоро таких, как он, вообще не останется. Волчкам в этом мире больше нет применения. В гостиницу он возвращался как сомнамбула. Его чуть не сбил автобус с названием какой-то поп-группы на боку. Волчок испуганно отскочил на тротуар, отдышался и с горькой усмешкой подумал, что это была бы очень символическая смерть.

Все это время Волчок не переставал думать о сине-зеленых глазах и волосах, как вороново крыло. Он опускал веки и видел, как поток волос струится но воротнику. Видел эти неповторимые глаза. Потом поднимал веки, но видел все то же самое. Это видение поднимало его над липкой грязью мира, так же как и много лет назад: в конце концов, у него кто-то был. Они оба вынуждены были существовать в этом мире электрического света и бегущих мыслей, и даже такой мир делался пригодным для жизни.

Волчок поднялся к себе в номер, теперь он стоял у окна и потягивал третий стакан виски. Куда она пошла после того, как исчезла из виду, миновав ничем не примечательный прокатный автомобиль? О чем думала на ходу? Какие мысли ее занимали? Некогда он был посвящен в эти мысли, знал самые важные и незначительные из них. Потому что в те времена она свободно и радостно пересказывала их ему, тогда он имел право знать.

Но кем она была теперь? Она с тех пор прожила целую жизнь и стала совсем другой. А может, и нет. Он допил виски, глубоко вздохнул и впервые за много десятков лет ощутил запах ее духов. Когда-то ему было даровано счастье ночь за ночью лежать в ее комнате, смотреть на брошенные где попало в порыве страсти одежды и впервые в жизни знать, каково это быть любовником. Потом он подумал о ребенке. Слово «дочь» как-то смущало его, поэтому он думал просто — «ребенок». Сколько же ей теперь лет, двадцать пять? Нет, двадцать шесть. Чудесный возраст, самый лучший, все впереди, и жизнь предлагает самые удивительные приключения. Момоко было столько же, когда они познакомились. Волчок вдруг понял, что ему мало — жить с ней в одном городе, он хотел большего. Куда она пошла, завернув за угол? Разве не глупо остановиться, пройдя столь долгий путь? В конце концов, он просто хочет знать, а ей знать ничего не нужно.

Именно тогда он решил вернуться, один-единственный раз. Пускай это унизительно, он просто должен был знать, куда она ходит. Почему-то он не мог решиться подойти к ее дому, постучать и сказать: «Здравствуй». По прошествии всех этих лет это невозможно. Пусть это унизительно, но он будет сидеть и ждать в чужой машине, припаркованной на безопасном расстоянии от дома Момоко. Волчок хотел знать, и с каждой секундой ему становилось очевиднее, что он имеет право знать. Она вошла в его жизнь и никогда из нее не выходила. Они были связаны и, несмотря на разлуку, остались связаны навеки. То было его право: ее аромат на лацкане его пиджака, ее дыхание на его щеке ясным холодным вечером, капли дождя, которые она смахнула с себя много-много лет назад, капли, которые он принял, как драгоценный подарок. Все это и многие другие навеки неизгладимые воспоминания, образы и звуки, запахи и ощущения, Что много лет тому назад вошли в его душу и с тех пор ни на единый миг не покидали его; они давали ему право.

Волчок, не раздеваясь, лежал на кровати, слушал голоса гуляк на улице и с нетерпением ждал рассвета.

Глава двадцать седьмая

Момоко долго не могла привыкнуть к тому, что Наомн уже взрослая. Та была независимой девушкой и всегда сама выбирала свой путь. Ее не обременяло прошлое. Вообще ей до него не было дела. Только волосы у нее завивались на концах, а один непослушный локон постоянно падал на лоб, неизменно напоминая Момоко о том, что прошлое рядом, и даже ближе, чем можно подумать.

Наоми приехала около полуночи и с грохотом бросила сумку в холле.

Устала смертельно, совсем не спала, занималась всю ночь, так что она останется до завтра, если мама не возражает. Качая головой, Момоко смотрела, как Наоми ели взбирается по лестнице в свою детскую спальню.

Наутро они сидели на кухне. Момоко поздравила дочь с днем рождения и радостно наблюдала, как та разрывает обертку с восторгом четырехлетнего ребенка, а потом еще с большим восторгом разглядывает кофточки.

— С днем рождения! Это те, которые ты хотела?

— Да.

— Мне они и самой нравятся.

— Так я тебе куплю.

Момоко засмеялась от удовольствия и поблагодарила дочку. А потому подумала: «Мне-то, в мои годы, ходить в таких кофточках!»

Вот так, быстро и просто. Конечно, дни рождения — это важно, кто спорит, но у них было не принято разводить церемонии.

Момоко вдруг замолчала и погрузилась в свои мысли. Наоми, которая тем временем разливала чай из изящного восточного чайника, проницательно поглядела на мать и спросила:

— Что такое?