Комната влюбленных

А в маленьком баре по соседству с гостиницей снова показывали неизменный бейсбол. Волчок был тут единственным европейцем. Он тихо сидел в углу, в то время как прочие посетители не отрывались от телевизора и шумно обсуждали матч. Когда-то они так же спорили за игрой в го или за чтением газет. А теперь сопровождают каждый удачный бросок своей команды одобрительными возгласами. При очередном взрыве ликования Волчок встал и незаметно вышел из бара. После прохладного помещения с кондиционером летний воздух показался ему особенно тяжелым.

Вернувшись в номер, он еще раз проверил свой билет на Киото. Поезд отходил рано утром. Уже в первой половине дня он будет в Киото, а оттуда до Нары рукой подать.

Волчок прилег на кровать. Боль отпустила, легче дышалось. Он окинул комнату рассеянным взглядом. Жалюзи опущены, но за окном не на что смотреть. В дальнем углу — маленький телевизор, а на журнальном столике — разноцветные проспекты с подробным описанием предлагаемых для просмотра порнофильмов.

В ушах снова звучал нестройный хор каких-то докучливых голосов. Они давно преследовали Волчка, еще дома, перед отъездом. Как тогда, они твердили, что возвращение — удел глупцов, тех, кому больше некуда идти. Но вскоре их заглушили другие голоса — в холл ввалилась подгулявшая компания бизнесменов, что вернулись в гостиницу после проведенного в стриптиз-клубах и барах вечера.

Он сел и посмотрел на баночку с таблетками. Пальцы мяли целлофановый пакетик с рисовыми крекерами. Токио, который ему когда-то довелось узнать, просуществовал совсем недолго, и именно на тот недолгий период пришлось его знакомство с Момоко. Город стал совсем другим, так кто знает, может быть, и Момоко, если ему вообще суждено ее найти, будет уже совсем не та, что прежде. Может быть, она окажется такой же чужой, как этот город. Ему некуда возвращаться. Никто его не ждет. Прошлого больше нет. А если есть, то это пустая комната, из которой вынесли всю мебель и ободрали обои.

Он встал с кровати и собирался уж выкинуть билет в мусорное ведро. Черт бы побрал эту девицу, принесла же ее нелегкая. Будь она неладна, с ее руками и рукавами и всей этой проклятой восточной грацией. И черт бы тебя побрал, Волчок Боулер, идиот несчастный, совсем сдурел на старости лет. Он с сомнением поглядел на билет, казалось, еще немного — и разорвет на клочки. Потом аккуратно положил в бумажник, между паспортом и билетом на самолет. Этот самый паспорт украшала фотография Аллена Дугласа Боулера, 1913 года рождения, ныне шестидесятилетнего профессора английской литературы, в седеющих кудрях. Никакой Волчок там не значился. Однако Волчок вернулся, в этом не могло быть никаких сомнений. Так что Аллену Дугласу Боулеру оставалось лишь клясть его на чем свет стоит, лежа на узкой одинокой постели.

Глава двадцать первая

Итак, Волчок спал в токийском отеле, а Момоко тем временем вышла из метро и по узким улочкам направилась в сторону магазинов Ковент-Гардена. Панч и Джуди в тысячный раз представляли свою пантомиму на потеху вечно сменяющейся публике. Момоко было хорошо в толпе. Ей нравилось, что можно затеряться среди людей, что никому нет дела до нее и ее мыслей. Радуясь толчее и солнцу, она неспешно гуляла по площади, пока какая-то неодолимая сила не заставила ее остановиться перед лотком букиниста.

Книги всегда имели над ней эту власть, меняли ход ее жизни. Как и знакомство со стариной Чарли. Конечно, сейчас она с легкостью звала его стариной Чарли, но так было не всегда. Разумеется, она и раньше про него слышала. Кто не знал Ч.Э. Морриса. Но она и помыслить не могла о знакомстве с ним. А потом, перед самым отъездом, Эйко вдруг дала ей рекомендательное письмо. Момоко так и не поняла толком, откуда и насколько близко ее подруга знала Морриса. А зная репутацию Чарли, предпочла не дознаваться — тем более сейчас, когда с возрастом память стала порой подводить Эйко. И вот теперь, роясь в старых книгах, она живо ощутила запахи Чарли: аромат трубочного табака вперемешку с отпугнувшим ее при первой встрече запахом изо рта. Она будто снова видела его подвижные брови и блестящие, будто от вина, глаза. А может быть, и не будто. Чарли был из тех писателей, которым, по всеобщему мнению, удается передать дух своего поколения. Он был совсем не похож на собственные фотографии, а вот голос показался ей знакомым. В первый же день они беседовали с непринужденностью старых приятелей, как если бы чтение его книг было равносильно давней дружбе. Голос тоже мало удивил Момоко, она словно заранее знала, что говорить он будет быстро и суетливо, едва переводя дыхание. Именно в таком задыхающемся ритме он писал. Он был невысок, но крепкого сложения. Манеры сразу выдавали в нем заядлого сердцееда, а спадающая на глаза челка — типичного британского интеллектуала довоенной поры, одного из джентльменов, которые на вопрос: «Сколько лет такому-то?» — неизменно отвечали: «Это человек нашего (или не нашего) поколения».