Комната влюбленных

Но Волчка все эти люди не интересовали. Он следил за Момоко и тем мужчиной. Иногда они кланялись при встрече, иногда обменивались дружеским поцелуем и чаще всего, не мешкая, заходили в дом. Посторонним наблюдателям они могли показаться просто старыми друзьями, но Волчок-то был не такой дурак, чтобы судить но внешним проявлениям. Конечно, они больше чем друзья, тут и двух мнений быть не может. Дело лишь за доказательствами. Нужны доказательства неоспоримые, доказательства, которые он по праву бросит ей в лицо и разом покончит со всеми ее штучками, лукавыми отговорками, лживыми улыбками. Ей тогда будет не отвертеться. Но нужно хорошенько подготовиться. Он держал в памяти все эти инспекционные рейды по стране и знал, что за плохую подготовку приходится платить дорогой ценой, а иногда и провалом всей операции. Ему надоело быть игрушкой в руках этих людей, надоели их деланные многозначительные улыбки. Волчок был очень зол, но терпение одерживало в нем верх над яростью. Он может и подождать, он не испортит весь свой хитроумный замысел глупой спешкой, пусть не думают, что напали на эдакого простачка-иностранца.

И вот Волчок стоял и стоял, затаившись в подворотне прямо напротив подозрительного дома, куда так часто наведывалась Момоко, в руке у него был зажат портативный фотоаппарат. Темнело. Повсюду ложились фиалковые тени, и неяркий вечерний свет не выдавал его невидимого присутствия. Тем более что Момоко и этот ее молодой человек бывали всецело поглощены друг другом. Мужчина порой беспокойно озирался по сторонам, а вот Момоко вообще никогда не оглядывалась.

Вот они проскользнули в дом. Волчок уже изучил весь ритуал до шага. А вот — их окно, сейчас оно тускло замерцает желтым светом, и время от времени за стеклом будут мелькать их тени. Но коль скоро она там, внутри, Волчок мог без труда домыслить происходящее. Он видел ее сияющие волосы, как они струятся по плечам, когда она, смеясь, закидывает голову. Момоко не курила, но сейчас она почему-то представлялась ему с сигаретой. Курит и расстегивает платье на глазах у лежащего на футоне мужчины. Он наверняка тоже курит — длинную американскую сигарету, у него их полно благодаря махинациям на черном рынке. А она сбрасывает платье на потеху этому человеку.

Вдруг в окне появился какой-то силуэт. Волчок тут же очнулся от мучительных грез и пригляделся. Момоко водила пальцем по стеклу, будто писала что-то. Имя? Может, то самое имя, что когда-то шептала во сне. И, отдаваясь Волчку, она тоже тайно твердила это имя.

Момоко довольно долго оставалась у окна и все глядела на улицу. На мгновение Волчку показалось, что через верхнюю прозрачную фрамугу взгляд ее устремлен прямо на него. На всякий случай он шагнул назад, в темную подворотню. Хотя вряд ли она могла его рассмотреть. А Момоко все стояла у окна и смотрела на улицу, будто знала, что он там прячется. Будто знала, что он следит за ней, знала, что он развел все эти нелепые игры, и изрядно этим забавлялась. Будто нарочно стояла там, чтобы подразнить соглядатая, а потом вернуться в объятия любовника.

Момоко дохнула на окно и написала на стекле имя Волчка. Пониже начала выводить «Момоко» и замешкалась на миг, отрешенно разглядывая буквы. За ее спиной Йоши рассказывал про затерянный среди джунглей лагерь, где он провел конец войны. Все было так просто: Йоши рассказывал, Момоко слушала. Он умел хорошо рассказывать, а она умела хорошо слушать. История, которую он рассказывал, была не особенно приятной, и герои ее были, бесспорно, дурные люди, и все же это была просто история. Йоши то и дело произносил слово «я», но местоимение это показывало, лишь что рассказ ведется от первого лица, и не имело ни малейшего отношения к сидевшему за ее спиной молодому мужчине, с которым она была знакома с девятнадцати лет. Он рассказывал ей про каких-то других людей, может, он их знал, может, слышал про них, а может, и вовсе выдумал.

Йоши ведь оставался художником. А многие из его прежних работ были зачастую не чем иным, как увлекательными живописными новеллами с запутанным сюжетом. Поэтому Момоко предпочитала думать, что рассказывать истории — его ремесло и она слушает очередную выдумку. Йоши мастерски обрисовывал место действия и персонажей. Отрезанный от мира лагерь, пленные — в большинстве своем англичане и австралийцы, — бесконечные дожди, полчища змей и тропические болезни, постоянная близость смерти и нелепые работы но строительству какой-то дороги. Йоши как будто читал ей роман со множеством героев: начальник лагеря, солдаты, крестьянин с рисовой плантации, тайно кормивший сбежавших пленных, сами пленные. Каждый обладал своим особым характером, каждый был обречен поступать так, как того требовало развитие сюжета. Момоко об этом не забывала. И никогда не путала условное «я» рассказчика и «я» самого Йоши. Потому что Йоши ведь всего лишь прибегал к такому литературному приему.

Но когда Йоши досказал до конца, Момоко с удивлением обнаружила, что щеки ее мокры от слез, а из носа капает. Над хорошими историями, бывает, выплачешь все глаза.