Комната страха

В конверт был вложен небольшой листок бумаги. На нем было лишь несколько слов: «Не стоит совать нос в то, что вас не касается. Это может оказаться опасным».

И все!

Разве что написано послание было, скорее всего, гусиным пером, а чернилами послужила кровь. Чтобы сомнений в последнем не осталось, к словам прилагалась жирная клякса. Именно так выглядит засохшая на бумаге кровь.

Ну что ж, вызов брошен! Час тому назад я сказала, что, возможно, нет нужды передавать злоумышленника в руки полиции, но меня убедили в обратном.

Я выключила настольную лампу, устроилась поуютнее. Но сразу уснуть не получилось, я еще долго ворочалась, а сон не желал приходить. Поначалу еще и разные размышления мешали, но едва я их прогнала, как накатили запоздалые страхи. Я, может, панике сегодня и не поддавалась, может, и вела себя сдержанно, даже разумно, и все равно страху я за вечер натерпелась. И с курицей, мечущейся без головы в полной темноте. И с этими едкими слезами на нарисованном лице Светланы Андреевны. Тут, конечно, не в портрете было дело, не особо и страшно, а в том, как она закричала… Письмо с кровавой надписью тоже мало радости добавило. Впрочем, теперь все страхи позади, все решения приняты, и нужно спать. И уж тем более не стоит бояться, что кто-то там прячется под кроватью, или бродит под окнами, или лезет в дом через чердак.

Я уже начала засыпать, но на грани сна и яви ощутила по себе… невесомые шаги. Замерла в испуге, глаза открыла не сразу. Нет, не чудится, кажется, в самом деле что-то невесомо по мне прогуливается. То есть прикосновения, меняющие положение, ощущаются, а весу или силы в них не чувствуется никакой. Открыла глаза, глянула в направлении ног… И ничего не увидела. Мне стало жутко и очень захотелось разбудить маму. Я бы так и сделала, но тут вновь некто или нечто зашагало по мне и стало приближаться к лицу. В лучике лунного света сверкнули глазки… крохотного котенка!

– Разве ж можно так людей пугать? – спросила я его шепотом, взяв в руки. – Ты откуда здесь взялся?

Почти тут же я вспомнила разговор, слышанный краем уха. Пелагея, кажется, не в первый раз, пожаловалась на мышей в подполе. Мария Степановна пообещала завести кота. Пелагея сказала, что взрослого кота заводить не стоит… Чем там у них все закончилось, я не слышала, но теперь знала. Этакий могучий зверь запросто мог гулять по всему дому, оттого что при своих размерах мог в любую щелку проскользнуть. Вот и пошел среди ночи бродить и добрел до меня. При других обстоятельствах я бы ничуть не испугалась, а скорее всего и не заметила бы котенка, потому что спала бы.

Я положила пушистую животинку в изголовье рядом с подушкой. Котенок свернулся в клубок и заурчал. И меня этим урчанием мигом успокоил и усыпил. Спалось мне прекрасно.

15

Первым, кого я утром встретила в театре, был Арон Моисеевич. Время от времени для спектаклей требовался оркестр, вот Арон Моисеевич и руководил таким небольшим оркестриком, а заодно и Томским отделением Императорского музыкального общества. Был он человеком милым, беззлобным и отчего-то все любили подшутить над ним. Но мы с ним, можно сказать, были дружны.

– Здравствуйте, жалоба моего сердца, – приветствовал меня Арон Моисеевич с широчайшей из своих улыбок. – Я так был расстроен накануне, не встретившись с вами здесь. Видимо, у вас были свои дела, но я все равно расстроился.

– Здравствуйте, Арон Моисеевич! Как же я рада вас видеть! Как вы поживаете? Как супруга?

– Супруга поживает неплохо. Накануне советовалась со мной насчет нового платья к Рождеству. Спрашивала, где делать талию.

– Да неужели? И что вы ей посоветовали?

– Рекомендовал делать талию как обычно, на восемь вершков ниже мочки уха.

– Вы снова шутите! Значит, и у вас дела должны быть неплохи!

– Кабы так, кабы так… – вздохнул музыкант. – Да кабы не театр! Ну отчего я всегда соглашаюсь на эти семь казней египетских?

– Да что случилось? Неужто вновь понадобилась арфа?

С арфой у Арона Моисеевича были связаны весьма неприятные воспоминания.

– Хуже, много хуже! Теперь господину Корсакову стала потребна лютня! О чем он мне и соизволил поведать позавчера. Зная, что переспорить его невозможно, я смолчал и тут же отправился на поиски лютни. Полагая, что нигде ее не найду, но намереваясь честно предпринять все от меня зависящее. Лютни я, конечно, не нашел, о чем и сказал Александру Александровичу. И о своих мучительнейших поисках доложил в подробностях.

– И что?

– Как что?! Господин Корсаков выслушал меня внимательно и вроде как с сочувствием. А после вдруг сказал, что искать лютню не было нужды.

– Передумал?

– Если бы! Оказалось, что лютня им привезена из Москвы. А я узнал об этом, сбив все свои ноги и не знаю, сколько чужих копыт. Но на этом его измывательства надо мной не завершились! Он сегодня потребовал, чтобы я на этой треклятой лютне в завершающих сценах играл на сцене. Ужасно!

– И что в этом ужасного?

– Я боюсь. Я давно не был на сцене один, без оркестра. А тут еще костюм для меня подобрали. Шутовской, можно сказать.

– Так. С костюмом я разберусь.