Комната шепотов

– Познакомилась с одним-двумя, которые ей понравились, но не нашла такого, перед которым, по ее выражению, была бы готова ходить на задних лапках.

– Но вы сказали, что с ней там что-то случилось.

Хейзел перестала работать и теперь, казалось, изучала сочетание формы и цвета в законченной части композиции, так, словно смотрела в прошлое сквозь стекло воспоминания.

– Это нелегко объяснить, Лютер. Но после озера Доменная Печь она изменилась. Стала спокойнее. Меньше смеялась над глупостями. Я имею в виду мелкие нелепости, с которыми мы постоянно сталкиваемся. Поначалу она говорила о конференции восторженно, но в общих словах, почти без подробностей, что было ей не свойственно. Кора всегда подмечала подробности, и, когда рассказывала вам о каком-то интересном случае, история получалась красочной. А тут через день или два она вообще перестала говорить о Кентукки. Несколько раз, когда я касалась этой темы, она отмахивалась, словно место было приятным, но все остальное стало разочарованием.

– Может быть, она все-таки познакомилась с мужчиной, – сказал Лютер, – с тем, кто показался ей особенным, и он обидел ее.

– Да, я думала об этом. Но потом решила, что дело в другом.

Хейзел повернула рабочий стол, подошла к окну и посмотрела на укрытый снегом задний двор, на рощицу елей, на сине-зеленые иглы, усыпанные снегом и украшенные декоративными цилиндриками шишек. Лютер, проработавший в полиции несколько десятилетий, знал, когда свидетель хочет что-то добавить, но его удерживает преданность к другу, стыд или другие эмоции и сомнения. Методики допроса часто не помогали открыть эту раковину, в которой лежала последняя жемчужина, и лучше было позволить встревоженному человеку следовать собственным представлениям о том, что допустимо, а что – нет.

Не глядя на него, Хейзел сказала:

– После возвращения Коры из Кентукки я несколько раз заезжала к ней и находила ее чуть ли не в трансе: она сидела, погруженная в свои мысли. Она выглядела… загнанной, по-другому и не скажешь. Приходилось обращаться к ней два-три раза, прежде чем она замечала меня. Вероятно, она боялась чего-то и не хотела говорить об этом.

«Паук, который ткал паутину в ее мозгу, – подумал Лютер, – и откладывал яйца в его складках».

После очередной паузы Хейзел сказала:

– Нужно мне было поднажать на нее. Проявить больше озабоченности. Больше дружеского участия.

– Вы не несете ни малейшей ответственности за то, что случилось в отеле «Веблен».

Хейзел посмотрела на него:

– Я знаю, Лютер. Знаю. И все же, черт побери, чувствую, что несу ответственность.

13

Джейн снова опустилась на стул, пододвинула его поближе к Ларкину, положила рядом сумочку и села так, что их колени чуть не соприкасались. Тепло улыбнувшись, она наклонилась и успокаивающе потрепала адвоката по левой руке:

– Как дела, командир?

Ларкин не знал, что думать о ней. Он оказался на некоем внутреннем перекрестке, где обескураживающим образом пересекались ярость, страх, чувство вины и замешательство, а также постоянно убывающая надежда на то, что он знает, как выкрутиться и оказаться в безопасности. Он сидел молча, не пытаясь ни оправдываться, ни придумывать доводы, ни лгать, чтобы изменить ситуацию в свою пользу.

– Ты здоров? – спросила Джейн. – У нас еще есть дела. Хочу, чтобы ты побыл здесь со мной. Нам теперь нужна ясность в мыслях, Рэнди. И чтобы не так, как раньше, – ни притворств, ни уверток, ни манипуляций.

Ларкин мог представить себе, как она узнала об «Аспасии», но явно был потрясен тем, что всплыло его соучастие в убийстве Сакуры Ханнафин. Он явно не помнил самых важных слов, сказанных им Лоренсу Ханнафину во время первого телефонного разговора – из тех, что прослушала Джейн. Когда журналист настаивал на повышении до редактора, полагая, что заслуживает благодарности, Ларкин ответил: «Ты забыл, что мы сделали для тебя всего год назад?» Сакура уже год как была мертва.

Для Ларкина Джейн была теперь не просто мучителем, не просто противником, тем, кого нужно обмануть с помощью слов или устранить с помощью насилия, к которому он относился без всякого предубеждения. Смятенный и беспомощный, он стал видеть в Джейн волшебницу, черпающую знания неведомо откуда и действующую непостижимым образом. Неизвестно, что выкинет волшебница всего через минуту, какое заклятие наложит на тебя, какое колдовство применит, преследуя непонятную тебе, но ужасную цель.

– Фирма, которая представляет Дэвида Джеймса Майкла как в деловых, так и в личных вопросах, официально располагается в Нью-Йорке. Ты знаешь ее название? – спросила Джейн.

Ларкин помедлил, раздумывая о том, какой подвох может скрываться в этом невинном вопросе, и делая прикидки; веки почти целиком закрывали его глаза, как у крокодильего бога какого-нибудь древнего племени. Наконец он сказал:

– «Форсайт, Хаммерсмит, Эймз и Кэрроуэй».