С тем же выражением, которое он принимал в зале судебных заседаний, бесстрашный законник смерил ее взглядом, который, вероятно, устрашал бессчетное число свидетелей во время дачи показаний.
– Я вас не боюсь.
– Я знаю, – сказала Джейн. – Но это лишь начало.
– Вы уже знаете все, что вам надо.
– Не все.
– Даже если вы расколете меня, как яйцо, – а у вас это не получится, – я вам не скажу больше того, что вы уже знаете.
Джейн поглядела на него и ничего не ответила. Раздавалось шипение кемпинговой лампы. Примерно через минуту Ларкин сказал:
– Прошу прощения, но молчание на меня не действует.
– Я не собираюсь воздействовать на вас с помощью молчания. Просто жду, когда вы придете к следующему, наиболее очевидному соображению, которое поможет вам держать себя в руках.
Ларкин сделал вид, что его больше интересует архитектура фабрики, чем Джейн, и прищурился, вглядываясь во мрак:
– Где мы?
– В одном месте.
– Нас найдут.
– Я выбросила ваш телефон. А ваш «мерседес» уже за несколько миль отсюда – плывет к океану.
– Плывет? Это что еще такое?
Джейн пожала плечами. Помолчав несколько секунд, он произнес:
– Вы никого не убивали преднамеренно. Насколько мне известно, те двое убитых пытались первыми прикончить вас. Самозащита.
– Вот именно, – сказала она. – Следующее, самое очевидное соображение, которое вы озвучиваете, чтобы держать себя в руках.
– Вы неконтролируемый агент, вы холодны как лед, но вы не способны на хладнокровное убийство.
– Думаете?
Улыбку Ларкина не смог бы изобразить сам Леонардо да Винчи. Опять последовало молчание: со стороны Джейн – внимательное, со стороны Ларкина – задумчивое. Наконец он сказал:
– От этого чертового хлороформа болит голова.
– Хорошо.
Лампа шипела так, словно из нее, как воздух из шарика, вытекал свет. Когда шипение прекратится, все вокруг навечно погрузится в темноту.
– Даже если я вышибу тебе мозги прямо сейчас, это не будет убийством, – сказала она. – Это будет самообороной. А знаешь почему?
Поначалу Ларкин не стал отвечать – смотрел ей в глаза и ждал.
– Твои подельники угрожали моему маленькому сыну. Ты это знал? Они угрожали убить его. Убить, но сначала похитить. Сказали, что отдадут его в сексуальное рабство. В ИГИЛ или «Боко Харам». И его, и меня.
Было видно, что Ларкин не знал об этом и теперь пересматривал свои представления о возможностях этой женщины.
– От кого этот дизайнерский костюм?
Перемена темы смутила Ларкина.
– Костюм? – спросил он.
– От Брунелло Кучинелли, вроде того, что висит у Ларри Ханнафина?
– Что? Нет.
– Тогда от кого?
– Какая разница?
– От кого этот костюм?
– Зачем вы это делаете?
– Меня интересует все, что связано с тобой, Рэнди. От кого этот костюм?
– Просто костюм, и все.
Она вскочила со своего стула и шагнула к нему. Ее зверский хрип эхом отдался от стен и от балок под крышей.
– От какого дизайнера этот костюм, козел?
Он дернулся, выведенный из равновесия и даже встревоженный этим приступом ярости в связи с такой обыденной вещью, как костюм.
– Зенья. Эрменеджильдо Зенья. Ничего особенного.
– Сколько он стоил?
– Костюм? Не знаю. Тысячи четыре.
– А галстук от кого?
– Галстук?
Она надвинулась на адвоката, наклонилась над ним, отвесила ему пощечину: одну, затем другую – изо всех сил, обжигая себе ладонь.
– Да, галстук, твой долбаный галстук.
Ларкин так долго привык пользоваться властью, что только сейчас, казалось, понял: он не в зале суда, где может направлять процесс в нужном направлении, задавая хитро сформулированные вопросы. Здесь вопросы задавала она. На сей раз он оказался свидетелем, а она была не только адвокатом, но и обвинителем.
– Сколько стоил твой долбаный галстук?
Он пожал плечами, так, будто интерес Джейн к его гардеробу вызывал у него лишь презрительное безразличие.
– Сотни две.
– А теперь расскажи о рубашке. Лучше бы тебе знать насчет рубашки.
Заикание при произношении «п» говорило о том, что собранность Ларкина – наигранная.
– П-п-пол Смит. Пол Смит. Лондон.
– А теперь о туфлях.
– Армандо Кабрал.
– Значит, ты вполне себе модник, да?
– Я хорошо одеваюсь, только и всего.
– Ты бы назвал это костюмом человека, наделенного властью?
– Нет, не назвал бы.
– И я тоже, с учетом твоего нынешнего положения.
Она вновь села на свой стул, не спуская с него глаз.
Ларкин сохранял бесстрастный вид, но его глаза были манометрами котла, стрелки которых подпрыгивали от ненависти. В бледном газовом свете лицо Ларкина было лишено румянца, свидетельствующего о ярости: кожа бледная, как солончаки в лунном свете, с сероватым оттенком под глазами, анемичные розовые губы. Ярость одолевала его, но кроме того, он был – наконец-то – глубоко напуган.
– Твою нынешнюю жену зовут Диаманта.
– Не впутывайте ее в это.
Джейн вскинула брови:
– А почему? Ведь вы впутали в это моего мужа?
– Она ничего не знает.
– Ну, это, вероятно, неправда. – Джейн наклонила голову, впилась в адвоката пытливым взглядом, позволила себе улыбнуться, потом прогнала улыбку, словно нашла Ларкина забавным и отталкивающим одновременно. – Диаманта знает об «Аспасии»?
Ошеломленное молчание выдало его. Наконец он сказал:
– Это какой-то наркотик? Я им не пользуюсь.