Комната с призраками

«Ничего не понимаю, – ответил МакЛеод, – Сэмпсон почему-то разозлился на меня».

«Ты что, написал какую-нибудь чушь?»

«Да нет, – сказал он. – По-моему, там все было правильно. Насколько я помню: Memento – ошибки нет, дальше генетив – memento putei inter quatuor taxos».

«Белиберда какая-то! – воскликнул я. – Зачем ты это накатал? Что это означает?»

«В этом-то и идиотизм, – сообщил МакЛеод. – Я и сам не очень понимаю. Оно как-то само пришло мне в голову, ну я и намазюкал. Но я, кажется, знаю, что оно значит. Потому что, как раз перед этим у меня в голове возникла картинка: кажется, это значит „помни колодец между четырьмя“… а как называются такие черные деревья с красными ягодами?»

«Рябина?»

«Первый раз слышу, – удивился МакЛеод. – Нет, сейчас сам вспомню… тисами».

«И что сказал Сэмпсон?»

«Он как-то очень странно себя повел. Прочитал и тут же вскочил, подбежал к камину и долго там молча стоял, спиной ко мне. А потом, не оборачиваясь, спросил тихо-тихо: „И как, по твоему мнению, это переводится?“ Я ответил, только никак не мог вспомнить, как называется это дурацкое дерево. Тогда он спросил, почему я это написал. Мне пришлось что-то придумать. После этого он спросил, давно ли я здесь учусь, где живут мои родители, ну и что-то там еще. Потом я ушел, но выглядел он пре-паршиво».

Больше мы, кажется, этот вопрос не обсуждали. На следующий день МакЛеод простудился и пришел в школу лишь через неделю или полторы. Прошел еще месяц, ничего особенного не произошло. Действительно ли Сэмпсон тогда испугался, как думал МакЛеод, было неясно – виду он не показывал. Сейчас-то я не сомневаюсь, что во всей этой истории было нечто странное, но детям-то где догадаться.

Затем произошло то же самое.

После того дня мы часто придумывали примеры на грамматику, но нагоняй получали, лишь когда делали ошибки.

Так вот, однажды мы проходили скукотищу, которая называется «предложениями с условным согласованием времен», ну, и нам велели придумать условное предложение с согласованием будущего. Придумали – не знаю, правильно ли там или нет, – и сдали наши листочки. Сэмпсон начал их просматривать. Вдруг он вскочил, выдавил какой-то звук и вылетел за дверь.

Минуты две мы сидели молча, а потом – наверное, мы поступили нехорошо – я и еще кто-то поднялись и пошли посмотреть, что у него на столе. Я, конечно, считал, что кто-то написал какую-нибудь гадость и Сэмпсон побежал жаловаться. Тем не менее я заметил, что он ничего с собой не взял.

Так вот, верхний лист был исписан красными чернилами, а ими никто не пользовался, да и почерк был незнакомый. Все посмотрели и поклялись, что писали не они. Тогда я пересчитал бумажки. И вот что интересно: их было семнадцать, а учеников – шестнадцать. Лишний листок я забрал себе, он до сих пор у меня. И знаешь, что там было написано. Ничего особенного и страшного, я бы сказал: «Si tu non veneris ad me, ego veniam ad te», то есть «Если не придешь ко мне, я сам к тебе приду».

– Ты не мог бы показать мне эту бумажку? – прервал рассказ слушатель.

– Могу, только вот что странно. Когда я в тот же день вынул ее из своего шкафчика – я на ней специально поставил ногтем отметку, чтобы не ошибиться, – там было пусто. Я ее храню и много раз пытался проверить, не написано ли все это симпатическими чернилами, но оказалось, нет.

Ладно, Бог с ней. Через полчаса Сэмпсон вернулся и сказал, что он плохо себя чувствует и отпускает нас. Затем осторожно подошел к своему столу и кинул взгляд на верхний лист… Наверное, он решил, что ему все привиделось. Во всяком случае, вопросов он не задавал.

Те полдня мы отдыхали, а на следующий день Сэмпсон явился в школу, как обычно.

А ночью произошло третье и последнее событие моей истории.

Мы – МакЛеод и я – спали в общей спальне в правом крыле здания. Сэмпсон же спал на первом этаже. Было полнолуние, где-то между часом и двумя – точно не помню, – меня кто-то разбудил, тряся за плечи. Это был МакЛеод. И в хорошеньком же состоянии он пребывал.

«Проснись! – кричал он. – Проснись! В окно Сэмпсона лезет вор!»

Как только я был в состоянии говорить, я предложил: «Давай разбудим и позовем остальных».

«Нет, не надо, – возразил он. – Я не уверен, кто это. Не шуми. Лучше встань и посмотри».

Я, естественно, встал и выглянул в окно – там, естественно, никого не было. Я так рассердился, что хотел наорать на МакЛеода, но только – не знаю почему – мне почудилось, что что-то не так, что там нечто такое, чего бы я не хотел видеть один.

Мы продолжали глядеть из окна. Я спросил МакЛеода, что именно он слышал или видел.

«Ничего не слышал, – ответил он, – но видел кого-то очень тощего и как будто мокрого, и… – Тут он оглянулся и зашептал так тихо, словно боялся собственного голоса: – По-моему, он был не живой».

Мы еще долго шептались и, наконец, легли спать. Больше в спальне никто не проснулся. Мы, наверное, даже заснули, но на следующий день ходили сонные.