Комната

Ни слез, ни страха, только смесь

Из безымянности и тьмы.

Хотя казалось, будто здесь

Покой нормальной тишины.

Лишь иногда автомобиль,

Мелькнув, вновь пропадал в ночи.

Тогда по стенам вкось ползли

Кривые, нервные лучи.

Тот номер - так же полосат,

Как клетка - вскоре стал моим.

Включил я лампу, и строка:

"Один, безвестен, нелюбим,

Я умер" бросилась в глаза

У изголовья на стене.

Кто это был? Карандаша

Не дал ответа жирный след.

Я днем прислугу опросил

И морякам вопрос задал,

Ночного клерка я спросил

И пьяницу - никто не знал.

Возможно, что, включая свет,

Он видел в рамке на стене

Картину: клякс кричащих след

Пейзаж абстрактный в сентябре.

Стиль а-ля Черчилль. Чехарда

Мазков явила наконец

Колонну кленов в два ряда

От Glen Lake до Restricted Rest.

Возможно, мой несвязен стих.

Поэта смерть, в конце концов,

Вопрос лишь техники, земных

Простых вещей, как песнь без слов.

И номер, мрачен, нелюдим,

Подвел безжалостный итог:

Пусть неизвестен, нелюбим,

Но никогда не одинок.

Перевод Игоря Захарова

Комната

На полдороге к небесам,

в отеле номер снял поэт,

два телефона было там

звонить на тот и этот свет.

Там шкаф стоял, как книжный том,

собой два кресла разлучив.

В окне, подсвеченном дождем,

рекламы шрам кровоточил.

Казалось, комната следит

за мной, припудрясь пылью дней,

и сохранять обычный вид

ей с каждым часом все трудней.

Ночную улицу разъял

автомобиль на тень и свет,

и по обоям пробежал

стального отблеска скелет.

Уже обжившись, поутру

включил я лампу в темноте,

вдруг надпись на стене: "Умру

в забвении и пустоте".

Кто пересек обойный шов

бог знает сколько лет назад

она, за чьим карандашом

не поспевал безумный взгляд?

Иль он - с залысиной толстяк?

К портье и горничным потом

я приставал и так и сяк

с расспросами. Не знал никто.

Не удалось дознаться мне:

Кто в горький миг увидеть мог

Пятно картины на стене

Под выключателя щелчок?

Увидеть красной краски всплеск,

изображавшей листопад

в кленовой рощице - бурлеск

деревьев, выстроенных в ряд.

Но всякий стих суть жизни срез,

частица жалкая ее.

Поэтики не станет средств,

чтоб заглянуть в небытие.

И комната вдруг раздалась

грудною клеткою, и с тем

стук сердца медленно угас

в забвенье, но не в пустоте.

Перевод Максима Калинина

Комната

В том номере, что умирая,

В отеле на ночь снял поэт,

Был справочник по кущам рая.

И телефонный был завет.

Там были зеркало и койка,

И стул, и коврик на полу,

И дождь в окне, гасивший стойко

Неон кровавый на углу.

Не страх, не слезы - тут смешалось

Безличье с обреченной мглой,

И помесь эта притворялась

Обычной комнатой жилой.

Когда же свет автомобилей

Отпарывал от ночи клок,

По стенам призраки скользили

И уезжали в потолок.

И я там был, и эту строчку

Прочел в неоновой крови:

"Я умираю в одиночку,

В безвестности и без любви",

карандашом у изголовья.

Цитата? Нет. Но кто и как?

Девица слабого здоровья

Или лысеющий толстяк?

Спросил я черную прислугу

И капитана-моряка,

Спросил портье, спросил пьянчугу

Никто не знал наверняка.

Быть может, свет включивши с ходу,

Он на картину бросил взгляд

И проклял рыжие разводы

Под именем "Осенний сад":

Там клены так шагали в ногу,

Как будто Черчилль их призвал

К войскам английским на подмогу,

Брать крепость или перевал.

Быть может, мой рассказ туманен,

Но смерть поэта - только шанс

Еще блеснуть в анжамбемане

И лихо выйти на каданс.

В пустой же клетке, где кровавый

Меж ребрами сочится свет,

Ждет сердце, без любви и славы

И все ж не в одиночку, нет.

Перевод Марины Бородицкой

Гостиница

В углу, где умирал поэт,

В мотельном номере пустом

Лежали новенький Завет

И телефонный ветхий Том.

Там были зеркало и стул,

Кровать и низкое окно,

В котором мокрый ветер дул

И рдело вывески пятно.

Казалось, не гремел замок

И ангел в небе не рыдал;

Но некий чуждый холодок

Уже по комнате витал.

Когда в нее сквозь жалюзи

Врывался фар скользящий свет,

Она вращалась на оси,

Как встрепенувшийся скелет.

...Был тот же ключ вручен и мне;

Я лег, включил ночник - и вдруг

Заметил надпись на стене:

"Ночь, смерть - и ни души вокруг..."

Тупым карандашом впотьмах

Кто, сгинув, расписался так

Гордячка в треснувших очках

Или лысеющий толстяк?

Никто не знал - ни клерк, ни босс,

Ни в холле девушка с ведром,

Кому ни задавал вопрос

Никто не помнил ни о чем.

...Должно быть, он воскликнул: "Черт!"

Когда, на ощупь свет включив,

Увидел этот натюрморт,

Похожий на внезапный взрыв,

Не то горящий жаром клен,

Не то пурпурных астр,

Что должен после похорон

Украсить бледный алебастр...

А впрочем, домыслы не в счет.

И что такое смерть певца?

Мелодии последний взлет

И замиранье бубенца.

Пусть вновь промчится грузовик

И озарится потолок,

Но ты, поэт, и в этот миг

Отвержен, но -не одинок.

Перевод Григория Кружкова

On translating "Eugene Onegin"

1

What is translation? On a platter

A poet's pale and glaring head,

A parrot's screech, a monkey's chatter,

And profanation of the dead.

The parasits you were so hard on

Are pardoned if I have your pardon,

O, Pushkin, for my stratagem:

I travelled down your secret stem,

And reached the root, and fed upon it;

Then, in a language newly learned,

I grew another stalk and turned

Your stanza patterned on a sonnet,

Into my honest roadside prose

All thorn, but cousin to your rose.

2

Reflected words can only shiver