Коммунистический постскриптум

Еще одно недоразумение заключается в том, что в наши дни языковая деятельность часто понимается как пользование сетями коммуникации, на которые распространяются общие рыночные законы, определяющие циркуляцию языковых товаров. Постоянно раздается требование обеспечить доступ к коммуникационным сетям определенным социальным, этническим и прочим группам, с тем чтобы они имели возможность вербально коммуницировать свои желания. Конечно же, эти требования абсолютно легитимны и достойны одобрения. Но они все еще касаются языковой репрезентации партикулярных интересов и требований. Как правило, такие требования излагаются ясно, понятно и когерентно, что в конечном счете позволяет достичь компромисса с другими, противоположными требованиями. Следовательно, речь идет о расширении пространства софистической речи, а не о раскрытии философского измерения языка. При этом, во-первых, эти требования сами превращаются в товары, поскольку начинают циркулировать в рамках существующих коммерческих коммуникационных сетей. А во-вторых, их внутренняя противоречивость неизбежно маскируется за счет того, что в медиуме денег соответствующие противоречия превращаются в компромиссы. Функционируя в режиме информации и коммуникации, язык теряет свое единство. Он распадается на отдельные замкнутые, когерентные, логически корректные дискурсы, функционирующие как товары на рынке и только потому сохраняющие свою когерентность, что они проецируют свои противоречия на тотальность капитала и получают за это финансовую компенсацию. Так что вербальное оформление индивидуальных, партикулярных претензий, которое должно обеспечить им доступ к плюралистическим сетям коммуникации, не является достаточным условием для обоснования и учреждения господства языка. Для решения этой задачи необходимо выявить и тематизировать общий, надындивидуальный уровень всех возможных индивидуальных претензий и мнений – их неизбежно парадоксальную, внутренне противоречивую логическую структуру.

Язык может подчинить себе экономику только в том случае, если он выступает в своей тотальности. В этом смысле советская власть была формой философской власти. Однако коммунистическое государство отличалось от платоновского тем, что обязывало быть философом каждого своего члена, а не только правящий слой. Советский человек мог удовлетворить даже самые элементарные свои потребности только в том случае, если государство признавало в нем философски мыслящего субъекта. Иначе говоря, он должен был каждый день ощущать температуру тотальности языка, чтобы пережить этот день и следующую за ним ночь. Эта повышенная чувствительность распространялась на политическую, идеологическую, культурную ситуацию не только внутри страны, но и во всем мире. Тот, кто не знал, как сегодня идут дела у коммунистической партии Чили и к каким еще зловредным проискам в данный конкретный момент прибегает американский империализм, рисковал не получить разрешения на новую квартиру, на увеличение зарплаты, на выезд за рубеж, ведь для всего этого требовалось разрешение местной партийной организации, а она давала такое разрешение лишь в том случае, если чувствовала, что перед нею – действительно и подлинно советский человек, то есть такой человек, который мыслит достаточно философски, ставя свои частные интересы в контекст целого.