Комитет охраны мостов

Идея прошлого губернатора запустить кроссполярные перелёты через Красноярск в Северную Америку была подхвачена и нынешними управителями. Сеть аэропортов по всему краю. Иностранные авиакомпании — в очереди на пролёт. Мы сидим, а денежки идут. Премьер приезжал на местный экономический форум благословлять. И ещё наверняка приедет, когда нужно будет ленточку или кнопочку.

И всем норм. И только Никите — нихрена.

— Можешь мне сказать, что у тебя есть хотя бы два авторизованных источника?

— Два есть, — отозвался Никита. — Ну… один не знаю, может, не захочет светиться…

— Ты из-за этого «Комитета» совсем отцепился от паровоза, — сообщил Андрей, разглядывая хмурую физиономию Никиты, — и куда-то чух-чух, чух-чух. Ты думаешь, Таня тебя всё время будет отмазывать? Или думаешь, я буду бегать по кабинетам — вертеть ласковой жопкой?

— Да ничего я не думаю, — поморщился Никита. Образ Андреевой вёрткой задницы проявился у него в голове слишком ярко.

— Слушай, вернись в мозолистые руки товарищей, — посоветовал Андрей. — Тут полыхает со всех сторон: макет новый пилим, Школа молодого журналиста с нового года начнётся, а ты там читаешь. Материалы сами собой тоже не напишутся. Взялся за гуж — давай своё разоблачение века уже. Я серьёзно, Ника.

Никита кивнул.

— Слушай, ну через неделю постараюсь первую часть выдать.

— Не надо вот этих одолжений, ладно? Текст на бочку.

Никита ещё покивал и поплёлся к выходу.

— Ты опять куда-то намылился?

— Я сейчас позвоню в пару мест — и на «solidarity».

— Куда?

— Сегодня же в «Че Геваре» сбор для «комитетчиков» и тех, кого замели на митингах поддержки.

— А-а, — сказал Андрей, скривившись, — ну давай-давай.

Журналистская солидарность в его понимании — это что-то вроде ветрянки: детское, а взрослым главное — не расчёсывать, а то будешь глупо выглядеть. А за Баху Гулиева, говорил, пусть свои ходят митинговать. «Мальчик из хорошей семьи», — иронически приподнимал бровь Андрей, давая понять, где он эту «семью» — азербайджанскую диаспору — видел. А что у Бахрама из семьи только мать-швея в Филармонии — пополам.

Ну пускай Андрей кривится. Ему идёт.

Никита немного пошатался по редакции: затеял левый трёп с выпускающим про дохлых жирафов в «Роевом ручье» (за неделю померли ещё два), включил-выключил комп, сходил покурить с верстальщицей, ещё разное по мелочи. Но всё это был просто ритуал, что-то вроде затяжного рукопожатия, никакого практического смысла в этих действиях не содержалось. Можно было сделать ещё пару кругов или обсудить что-нибудь умеренно бесполезное с Андреем (вот тот же макет, например), но Никита решил, что лучше пораньше окажется в «Геваре». Глядишь, с кем-нибудь нужным удастся перетереть.

Вышел, никому ничего не сказав, сел на автобус-«двойку» и нестерпимо долго ехал — можно сказать, шагал — через Стрелку. Перед Музакадемией всё вообще встало минут на десять. Маршрутки впереди выдыхали чёрные облака в нос списанному немецкому автобусу, в котором Никиту заперли с другими «двоечниками». Водила врубил по радио приторное восточное улюлюканье. Саундтрек для Бахи, подумал Никита.

Вышел на «Агропроме» и пошёл пешком. Тут уже не так далеко, а пробки достали.

К ботинкам всё время липли мокрые опавшие листья. В этом году их особенно много — как будто деревья спустили с себя две шкуры. На Красной площади прошёл мимо мужика, державшего плакат «Партия мёртвых»; лицо его было едва различимо за бородой и копной грязноватых седых волос. Интересно, подумал Никита, какую партию он имеет в виду? Они же так-то все мёртвые. Или он про поставки? В смысле, новая партия дохленьких. Кто бы это мог быть?..

Размышляя о достоинствах мертвяков перед зомбированными, он постоял, пропустил подряд три троллейбуса, будто бы накрепко привязанных друг к другу. Перешёл, снова перешёл и оказался почти перед самым «Баром солидарности с борцами против агрессоров мирового империализма», как было набрано бегущей строкой на фасаде «Гевары» — поверх неонового контура Острова Свободы.

Здесь традиционно толклось много разной, всё чаще мелкой местной живности. Вот и в этот раз из толпы людей в плохих шляпах вынырнул Олень — музыкант из «Саквояжа говна». Его, как и многих тусовочных сородичей, по первоначальному шухеру тоже обняли следкомовцы, но, пожевав, всё же выплюнули. Для Оленя это происшествие имело далеко идущие последствия — ещё в СИЗО ему напрочь оторвало и без того плохо пришитую к реальности башку. Теперь Олень только и делал, что носился по городу, пересказывая параноидальные слухи — иногда более-менее настоящие, но большей частью накипевшие под его вязаной шапочкой.

Вот и сейчас он моментально притёрся к Никите и затараторил:

— Второй пацан, Юрасик этот, во всём сознался. Да-да, Ника. Теперь совсем огого-эгегей.

— В чём «во всём»? — спросил Никита, слегка поморщившись. Олень, как и прочие психонавты, ему надоел.

— Во всём! Организации, там, подготовке к минированию… будто он ездил специально смотреть, где лучше подложить под опоры.

— Под какие опоры?