Комиссаржевская

Между тем из Москвы от Федора Петровича все чаще и чаще приходили письма. Он умолял Марию Николаевну отпустить к нему Веру с Ольгой, без которых не переставал скучать и грустить.

ЖИЗНЬ ПОБЕЖДАЕТ

Переселение Комиссаржевского в Москву по возвращении из-за границы совпало с расцветом русской национальной оперы. Начиная с семидесятых годов одна за другой появляются оперы Мусоргского, Чайковского, Бородина, Римского-Корсакова. Общее увлечение оперной музыкой и громкое имя Комиссаржевского привлекли к нему множество молодых людей, желавших учиться пению. Дирекция Московской консерватории поручила Федору Петровичу заведование оперным классом Среди первых учеников Комиссаржевского оказался Константин Сергеевич Алексеев, по сцене — Станиславский. Ежедневно, по окончании своих занятий в конторе отца, Станиславский отправлялся к Комиссаржевскому на другой конец города, часто не успев пообедать. Очень скоро учитель превратился в друга, чему способствовали не столько уроки пения, сколько разговоры об искусстве.

Когда ученику показалось, что он может уже выступить в какой-нибудь партии, он стал уговаривать учителя поставить оперу. Станиславский предложил даже свой театр-столовую в доме отца, где он со свойственной ему увлеченностью ставил любительские спектакли.

Комиссаржевский согласился. Решили поставить рве сцены из «Фауста» и первый акт из «Русалки» для себя и несколько отрывков для других учеников, Вреди которых, по признанию Станиславского, «участвовали настоящие певцы с голосами не чета моему. Со второй репетиции, — вспоминает Станиславский, — я охрип и чем дальше пел, тем было хуже». За неудачным началом последовал естественный конец.

«Встав на одни подмостки с хорошими певцами, й понял непригодность своего голосового материала для оперы, недостаточность музыкальной подготовки, — говорит Станиславский, заключая свой рассказ. — Мне стало ясно, что из меня никогда не выйдет певца и что мне нужно навсегда расстаться с мечтами об оперной карьере».

Федор Петрович очень любил этого элегантного молодого человека, горевшего страстью к театру и искавшего на сцене свое призвание. Станиславский уже испробовал свои артистические способности в оперетте и балете, отдал дань увлечению оперой. Опытный педагог не стал убеждать ученика продолжать занятия. Дружба же продолжалась, и почти каждый день Константин Сергеевич по-прежнему приезжал к своему учителю.

У Комиссаржевского постоянно толпился народ, причастный к музыке, театру, консерватории. Станиславский мечтал стать помощником Комиссаржевского по оперному классу, осуществляя с ним новую идею — воспитание физического ритма певца В необходимости такого воспитания Станиславский убедил друга. Изобретатели новой науки целыми вечерами жили, двигались, сидели, пили, разговаривали и молчали в ритме. Но консерватория отказала Комиссаржевскому в организации класса ритма, и Станиславский возвратился к своей идее только через много лет.

Частые беседы об искусстве, участие в любительских спектаклях режиссера Александра Филипповича Федотова привели друзей в конце концов к мысли о необходимости объединить артистов, художников, литераторов Москвы в Общество искусства и литературы.

— Нужен свой клуб, — говорил Станиславский. — Ни на какой другой не похожий и непременно без карточной игры.

К Станиславскому и Комиссаржевскому присоединились Федотов и художник-любитель Федор Львович Сологуб. В 1888 году состоялось торжественное открытие Общества искусства и литературы в заново отремонтированном и превосходно отделанном на средства Станиславского помещении на Тверской улице.

Печать и публика встретили открытие клуба с огромным сочувствием. К театральному залу примыкали фойе и большая комната для художников. Режиссером драматического отдела общества стал Федотов, оперной школой руководил Комиссаржевский.

Друзья встречались теперь в своем клубе. Тут было светло, тепло, шумно, артистично. Вскоре Федор Петрович совсем переселился в клуб, заняв две маленькие комнатки наверху.

Сюда и решил поселить своих хорошеньких дочерей старый артист.

Обычно последние версты пути кажутся особенно длинными. И то легкое успокоение, которое испытала Вера, садясь накануне в московский поезд, сменилось постепенно новым волнением.

— Когда же, когда, наконец, Москва? — повторяла она.

Но вот и Николаевский вокзал. Федор Петрович неловко, чуть смущаясь своей солидности, подбежал к вагону. И когда уже Оля и Вера сошли на перрон и все уже вдоволь нацеловались, радуясь встрече, он долго еще переводил взгляд с одной дочери на другую, любуясь ими.

Извозчики стояли с поднятыми верхами. Ночью был легкий мороз, а днем проглянувшее осеннее солнце чуть растопило мелкие лужицы на мостовой, и булыжник тускло поблескивал. Дул ветер, но сестры попросили опустить кожаный верх. Вокруг все было необычно, и они жадно смотрели по сторонам на незнакомую Москву.