Комиссар (СИ)

— В ней всегда было сердце воина, в моей девочке, — сказала Елена Арсеньевна. — День, когда она родилась, был самым счастливым в моей жизни. Хотя по молодости я мечтала о дочери, чтоб наряжать ее, как куклу. Это было глупое, самолюбивое желание, я много каялась в нем потом. Я знала, что сыновья мои должны уйти на военную службу, но надеялась, что дочь останется со мной надолго и даже после замужества будет рядом. Возможно, в самом моем стремлении что-то оскорбляло ее свободолюбивую натуру. Она переживала из-за своего лица, но для меня она всегда была самой красивой в мире девочкой. Когда она сказала, что записывается в этот ужасный батальон смерти, я плакала каждую ночь, но не пыталась отговорить ее, ни слова упрека ей ни сказала. Она упряма, всегда поступает по-своему. Характера ей Бог дал столько, что хватило бы на десять мужчин. И я так старалась принимать ее такой, какой она становилась. Но все равно, верно, ошиблась в чем-то. Целыми днями все эти годы я пытаюсь теперь понять, в чем именно я ошиблась. Что я не так сделала, что лишнего сказала, чем задела ее, чем обидела. Почему она покинула меня и забыла. Чего не может простить мне.

— Она покинула вас, потому что к этому ее вело ее призвание. Но с чего вы взяли, будто она не простила вам чего-то? Она пишет вам, — ложь казалась меньшим злом. — Пишет вам дважды в неделю. Неужто не все письма доходят?

— Ни одно не доходило…

— Мы знали, что почта работает плохо, но не знали, что не работает вовсе. Я привезла бы вам ее письма сама, если б мы только могли догадаться.

— Значит, Аглая не сердится на меня?

— Господь с вами. Нет, разумеется, нет. Она часто вас вспоминает и крепко любит. Она мечтает навестить вас, но отпусков нам теперь не дают, а долг для нее прежде всего.

— Да, я — жена офицера и знаю, что значит долг. Вот только письма от дочери я уже не дождусь, даже если почта заработает. Когда вы увидите ее снова, прошу вас, сообщите ей, что я умираю. Пусть просит отпуск. В таких случаях и в разгар боевых действий офицеров отпускают домой. Я ничего не хочу, как только обнять ее на прощание и попросить прощения у нее. Потому что я не знаю, чем, но я виновата перед ней, даже если она и не держит на меня зла.

— Она, право же, не держит на вас зла. Я передам ей все это слово в слово, если увижу ее.

— Элен, вы устали, а нашей гостье пора уходить, — сказал Вайс-Виклунд.

— Действительно. Я, верно, утомила вас своей болтовней. И если вы мне простите старушечью фамильярность — друзья Аглаи для меня все равно что родные люди и на пороге смерти забываешь про светские условности — позвольте мне обнять вас, ma ch`ere, как я обняла бы родную дочь.

Саша оглянулась на Вайс-Виклунда. Он одними глазами кивнул. Саша неловко поднялась с кресла, подошла к кровати и склонилась. Слабые руки обхватили ее, сухие губы расцеловали в обе щеки. Сквозь аромат накрахмаленных простыней и французских духов проступал запах старости, болезни и смерти.

— Я должен быть благодарен вам, Александра Иосифовна. Не скрою, мне чрезвычайно неприятно испытывать благодарность к такому человеку, как вы, — сказал Вайс-Виклунд, закрыв дверь спальни своей жены. — Но вы великолепно разыграли эту сцену. Обслугу я сегодня отпустил, однако подумал, что вы будете голодны, потому ужин для вас накрыт в малой столовой.

Вайс-Виклунд не хотел, чтоб слуги видели здесь комиссара. Но долго такой дом без слуг не может обходиться. Значит, все решится скоро, так или иначе.

Переодетый офицер сопровождал их до столовой. Здесь Вайс-Виклунд кивком отпустил его. Они с Сашей остались вдвоем.

Ее ведь привезли сюда не затем, чтоб показать Елене Арсеньевне. Этот маленький спектакль выжал Сашино сердце, как половую тряпку. И все же Вайс-Виклунд мог привести домой любого человека и представить супруге его или ее сослуживцем Аглаи, с куда как меньшими затратами и рисками. А Саша здесь для чего-то еще.

Саша действительно была голодна — после той злополучной французской булки ей уже ничего не предлагали, а сколько всего произошло. Выставленной на стол еды хватило бы на целый взвод, и все это только для нее — приборы, назначение части которых Саша представляла довольно смутно, были явно в одном комплекте. С десяток блюд: рыба двух видов, пироги, соленья, соусы и в центре — огромный кусок отварной говядины, тоненько нарезанной. Вот так просто, целый кусок мяса. Саша не видела такого очень давно. Половина солдат в ее полку не видали такого ни разу за свою жизнь. Ужин сервирован на мейсенском фарфоре. Ободки тарелок позолочены и расписаны цветами. Судя по размеру стола, это самый обыкновенный ужин для дома Вайс-Виклундов.

Саше захотелось выкинуть что-нибудь пролетарское, например, высморкаться в рукав. Но она сдержалась, даже постаралась не набрасываться на еду слишком уж жадно.

— Вот видите, сколько горя вы причинили моей семье, — сказал Вайс-Виклунд. — Буду справедлив, не вы лично. Я знаю, что вы прибыли в пятьдесят первый полк позже Аглаи. Но ведь вся деятельность таких как вы направлена на то, чтоб молодые люди забывали свой долг и покидали свои семьи.