Комиссар Дерибас

— Не удивляйтесь, я вам все объясню, — спокойно проговорила Людмила Дембовская, как назвала себя девушка, а стоящий рядом с ней молодой человек ободряюще улыбнулся. — Познакомьтесь. Это Миша Кондратьев.

— А-а… — выдавил из себя все еще смущенный Муравьев.

— Связаться с вами рекомендовал нам Кудрявцев, с которым вы встречались в Рязани. Сколько вас в кружке?

— Двенадцать…

— Можете вы их собрать?

— Когда это нужно? — Муравьев начинал догадываться о цели ее визита.

— Если можно, в воскресенье. А где удобно?

Муравьев задумался. Договариваться о встрече где-нибудь в парке было рискованно: погода могла резко измениться.

— У нас на квартире подойдет?

— Условились.

Дембовская и Кондратьев, распрощавшись, ушли, а Муравьев еще долго смотрел им вслед.

В воскресенье Дембовская и Кондратьев пришли точно в назначенное время в комнату, которую снимал Муравьев с двумя другими рязанцами-студентами. Их ждали все двенадцать рязанцев. Гости разделись, поздоровались со всеми за руку, подсели к столу, покрытому белой скатертью.

— Я и Миша, — кивком головы Дембовская указала на Кондратьева, — состоим в партии социалистов-революционеров, — тихо пояснила она. — Миша был исключен из гимназии за подпольную работу… Может быть, кто-нибудь из вас захочет работать вместе с нами? Подумайте. Только будьте поосторожней и никому не рассказывайте… Сами понимаете.

Ребята согласно закивали.

Расспросив рязанцев об их жизни, о настроениях в институте, Дембовская и Кондратьев ушли. Прощаясь, они оставили книгу Кропоткина «Речи бунтовщика».

— Читайте. Потом мы поговорим о том, что будет непонятно, — сказала Дембовская.

Муравьев взял книгу. Это было обращение Кропоткина к молодежи. Читал всю ночь напролет, а на лекциях думал о прочитанном: ничего подобного до сих пор не слышал.

Спустя неделю Дембовская и Кондратьев пришли опять. Принесли брошюру Иванова-Разумника «Испытание огнем» — произведение ярко выраженного народнического направления. После непродолжительной беседы Дембовская отозвала Муравьева в сторону:

— Теперь мы поручаем тебе сходить на одно из рабочих собраний.

Муравьев был невероятно польщен таким доверием.

Вскоре он стал проводить беседы в рабочем кружке, а затем был избран секретарем больничной кассы (рабочего страхования). Муравьев все больше втягивался в политическую работу.

Однажды Дембовская принесла новую книгу и, уходя, сказала:

— Мы приняли тебя в партию.

— В какую? — удивился Муравьев.

— Социалистов-революционеров.

А вскоре произошла Февральская революция. Радости и восторгу не было границ. Муравьев был избран членом Воронежского Совета от партии эсеров и даже членом исполкома Совета. Затем его избирают членом Воронежского губкома партии эсеров.

Муравьев познакомился о журналистом-эсером Абрамовым, который скрывался в эмиграции, учился в Сорбонне. Там он прочитал труды Ленина, которые произвели на него неизгладимое впечатление. Абрамов все больше переходил на позиции большевиков и оказывал влияние на Муравьева.

Муравьев теперь регулярно читал «Правду», ленинские труды, и у него все больше росло сомнение в правильности левоэсеровской политики, в особенности по отношению к крестьянству.

В составе воронежской делегации Муравьев выехал в Петроград на первый учредительный съезд левых эсеров. Там он был очень активен: за четыре дня выступил на съезде пять раз. Но самое главное было в том, что Муравьев присутствовал на Чрезвычайном Всероссийском съезде Советов крестьянских депутатов и слышал выступление Ленина.

Рядом с Муравьевым в зале, где проходил съезд, сидел плотный мужчина с седыми висками. Когда Муравьев стал аплодировать Ленину, сосед спросил:

— Понравилось?

— Вот то, что нужно крестьянам! — с восторгом ответил Муравьев.

— Давайте знакомиться, — предложил сосед и протянул свою широкую ладонь. — Моя фамилия Баклаев. Вы большевик?

— Нет, эсер…

Баклаев удивился, но руку Муравьеву пожал. После заседания он рассказал Муравьеву о себе: член партии большевиков с 1912 года, сидел в Харьковском централе, был политкаторжанином. Оказалось, что они оба приехали из Воронежа, их глубоко трогала судьба трудового люда, и они сразу нашли общий язык.

…Дерибас прервал чтение бумаг и спросил у Кандыбина:

— А с Баклаевым разговаривали? Как он характеризует Муравьева?

— Беседовал. Баклаев очень высокого мнения о Евдокиме, Они в большой дружбе. Говорит, что рядом с таким, как Муравьев, он готов идти в бой…

Муравьев ехал из Петрограда в Воронеж в смятении: «Как быть дальше? Ведь правы Ленин и большевики! Только партия большевиков понимает нужды села и может правильно решить крестьянский вопрос. А эсеры все больше скатываются на соглашательские позиции, выражают интересы кулачества. Положение крестьян-бедняков эсеры не улучшат».

И он стал говорить, спорить с товарищами о том, что партия левых эсеров должна пересмотреть свои позиции.

На второй съезд партии левых эсеров Муравьева не пустили, он был подвергнут остракизму. По его «делу» была создана комиссия, и ему было предъявлено обвинение в том, что он подрывает партию левых эсеров.