Комендантский час

— Хорошо, — вдруг отступил он, — в таком случае и судьба Поддубного тоже останется на твоей совести.

Снова начали ждать. Низкая свинцовая туча надвинулась на город, вокруг стало еще неуютнее. Друзья поеживались то ли от холода, то ли от крайнего нервного напряжения. За спиною, над Лыбедью, по высокой железнодорожной насыпи прогремел проходивший поезд. Он шел в отдалении, но им казалось, что поезд вот-вот накроет их своей железной массой и раздавит.

Секундная стрелка совершила еще несколько оборотов.

— Хлопцы, вы все еще лежите? — совсем близко, будто сверху послышался голос Поддубного.

Третьяк поднял голову, прислушался. Но всюду по-прежнему было тихо. Только с железнодорожного полотна доносился характерный шум отдаляющегося поезда.

— Костя, ты слышал? — тихо спросил Третьяк, оглядываясь по сторонам.

— Да, Сеня подал голос...

— Мне показалось, что он сказал: «Хлопцы, вы все еще лежите?»

— Слов не разобрал, но голос его, это точно, — ответил Павловский.

Они снова навострили слух, но потом поняли, что голос Поддубного им почудился. Слуховая галлюцинация.

Секундная стрелка перепрыгивала с черточки на черточку, с черточки на черточку...

«Судьба Поддубного останется на твоей совести», — мысленно повторил Третьяк сказанное Павловским. А действительно, не ошибся ли он, отказавшись идти вслед за Арсеном? Пожалел и о том, что подвеску гранат к цистернам не взял на себя. Ему еще никогда не приходилось отвечать за судьбу других, но он понимал, что такой груз на совести — пожалуй, самый тяжелый. Но почему все же не появляется Поддубный? Ни выстрелов, ни взрывов гранат. Странно... «Не пойти ли мне самому в разведку?» — подумал он в отчаянии и уже намеревался об этом сказать Павловскому, как за оградой нефтебазы послышались торопливые шаги. Кто-то бежал.

Хлопцы не сговариваясь выхватили пистолеты.

А произошло вот что.

На полпути к цистернам Поддубный в который уже раз посмотрел на караульное помещение и... встретился взглядом с часовым. С такого расстояния трудно было рассмотреть глаза немца, угадать, что в них отражено — настороженность, удивление, любопытство, — но они неподвижно смотрели в одну точку, прямо на него. Поддубный застыл на месте, вытянутая вперед правая рука со связкой гранат так и осталась вытянутой. Подумал, чем же он мог привлечь внимание часового? Одеждой, продвижением? Нет. Рыжий, выцветший костюм, надетый специально для этой операции, как маскхалат, хорошо сливался с местностью. Шорохом? Тоже нет. Может, слишком пристальным взглядом, которым только что ввинчивался в немецкого солдата?

Подумав об этом, медленно опустил голову, зарылся лицом в пожухлую траву. Запахло полынью и мазутом, подбородком уперся во что-то острое, как гвоздь, но позы не менял, чтоб не всколыхнуть ни одной былинки, могущей демаскировать его. Вынудил себя к спокойствию; может, это состояние передастся и часовому. Лежал, прислушиваясь, не послышатся ли приближающиеся шаги. Время шло, а шагов не было слышно. Попробовал еще раз взглянуть вперед, был почти уверен, что немец за это время сменил позу. На скамье маячила знакомая серая фигура. Всмотрелся в нее пристальнее.

Их взгляды снова встретились. Теперь два противника упрямо глядели один на другого, будто вели молчаливое соревнование на выдержку. Сложилась исключительная ситуация. Если караульный действительно заметил что-то подозрительное, то почему он не реагирует на это? А может, он ничего не приметил, просто задумался, уставясь одну точку? Выходит, что надо запастись терпением и ждать. К тому же Арсен уже принял решение: если его обнаружат, то он не станет ползти дальше, а, вскочив, швырнет гранаты отсюда. Взрывом трех противотанковых гранат подорвет хотя бы одну цистерну, пожар перекинется на другие, и в суматохе, в дыму он сумеет скрыться.

На этот раз не от страха, а ради предосторожности опустил голову в траву. Лежал, упершись лбом в кулак левой руки. Перед самыми глазами копошился муравей, таща дохлого червячка. Когда червячок застрял в густом кустике травы, муравей некоторое время буксовал лапками в песке, потом отступил, обошел кустик стороной. «Заготавливает корм на зиму», — подумал Поддубный. И суетливые муравьи, и земля, и сухая трава — все оказалось Арсену таким безмерно родным, своим, эта же земля не где-то под Гамбургом или Берлином, а в нашем Киеве. Неужто она не расступится, не спрячет в своем лоне парня с Шулявки, если вдруг над ним нависнет смертельная опасность? Родная земля спасет. Она придаст ему сил. С нею он станет непобедимым, как мифический Антей.