Комендантский час

Глядя на то, как ловко брат орудовал рубанком, он спросил:

— Лень, сказать тебе, о чем я не раз думал? Красноармейцы воюют на фронте, кровь проливают, а мы с тобой сидим дома и мастерим вот эти табуретки. Что они скажут, когда придут сюда? Женщинам, конечно, простительно, а нам?

Третьяк с интересом посмотрел на брата.

Коляра предусмотрительно понизил голос:

— Надо бы нам к партизанам перебраться. В леса. Вон Вовка и Сережка с Львовской улицы за Десну ушли, там, они говорили, партизаны есть. Как ты думаешь, тринадцатилетних принимают?

— Тебе же только двенадцать.

— Это ничего. Зато я приду не с пустыми руками...

Наступила многозначительная пауза.

— А с чем?

Коляра уже пожалел, что сгоряча проболтался о своей тайне, но отступать было поздно. Брат не сводил с него пристального взгляда и ждал. Пришлось выкладывать все:

— У меня револьвер есть. Нашел, когда отступали наши. Не знаю только, стреляет ли, но заряжен.

— Прежде чем идти в партизаны, надо все продумать, Коля, — спокойно проговорил Третьяк, будто советуясь. — Это дело очень серьезное. Из-за нас могут убить маму, сестер. Даже за хранение оружия сейчас не милуют. Читал объявления? Отдай лучше револьвер мне, я его спрячу понадежнее...

Теперь парень окончательно понял свою промашку, ощетинился:

— Не отдам! Не ты его нашел, а я.

Третьяк спокойно взял рубанок, посмотрел, поднял его на уровень глаз, проверяя, нормально ли выступает лезвие, дважды стукнул молотком по колодке и начал стругать. Руки ритмично вытягивались во всю длину и сгибались в локтях, распрямлялись и сгибались, будто это были механические рычаги. И с каждым движением из рубанка, из отверстия в колодке, вспыхивал длинный язычок светлой сосновой стружки. По мастерской поплыл мягкий запах смолы. Через несколько минут Третьяк дал себе передышку. Взглянув на брата, сказал:

— Не выйдет из тебя партизана, Коля, не выйдет. Там нужна строжайшая дисциплина, надо безоговорочно слушаться старшего, а ты к этому не привык. Вот и сейчас возьми, к примеру. Из-за твоего револьвера мы все можем поплатиться головой, а ты: «не отдам». Куда же это годится...

Коля колебался.

— Я хотел хоть одного фашиста убить...

— Еще убьешь, Коля. Я же не отбираю у тебя револьвер, я только хочу получше его спрятать. А надо будет, я тебе его отдам.

— Вправду отдашь?

— Когда надо будет.

Оружие перекочевало к Третьяку. Будто ничего и не произошло, один продолжал стругать доску, а второй стоял рядом приунывший, не зная, что ему делать дальше. То, чем он жил столько времени, — мечтой отомстить хотя бы одному фашисту, — вдруг стало неосуществимым. Понимая настроение брата, Третьяк сказал:

— Хочешь, Коля, я обучу тебя профессии столяра-краснодеревщика? Будешь, как наш отец, как я. Это же здорово — иметь специальность. Она на плечи не давит. После войны заводам потребуется много рабочих, а у тебя и специальность будет, разряд дадут, будешь хорошую зарплату получать. Согласен?

— Конечно, а смогу ли я? — в нерешительности спросил паренек.

— Ну-ка, бери второй рубанок, становись вот здесь. — Третьяк показал на противоположную сторону верстака. — Вот тебе необработанный кусок древесины, надо стесать его до линий, отмеченных карандашом. Ни больше, ни меньше — точно. И выйдет ножка для табуретки. А рубанок держи вот так...

Начали работать вдвоем. Коляра и раньше пробовал орудовать рубанком, но делал это для забавы, и работа его не увлекала. Другое дело сегодня. Теперь перед ним была цель — обучиться на мастера-краснодеревщика. К тому же он помогал брату изготовлять табуретки, а это давало семье кусок хлеба. Работали молча, сосредоточенно. Коляра подал голос лишь тогда, когда прострогал до намеченных линий.

— Ну-ка, покажи! — Третьяк осмотрел работу, похвалил: — Хорошо! Теперь положи брус на другой бок и продолжай...

Они сам увлекся. Ему начинало казаться, что работает он не в кустарной мастерской, а в цехе и рядом не брат, а целая когорта друзей — они изготавливают детали для самолета, который скоро железной птицей взлетит в небо и понесет на своих крыльях славу его творцов. Потом их портреты вывесят на Доске почета, а многотиражка «Пропеллер» напечатает через всю полосу: «Пламенный привет комсомольскому племени!» Почувствовав себя могущественными, они работали напряженно и вдохновенно, потому что труд стал для них делом чести, доблести и геройства. Труд для народа. Для коммунизма. Для человечества. И что это было за время, прекрасное, незабываемое, — время первых пятилеток!

Как после вспышки молнии наступает еще более густой мрак, так еще пасмурнее показалась действительность, когда прошло так неожиданно возникшее чувство. Осталась суровая реальность: оккупация, за стеной — враги, против них идет беспощадная битва не на жизнь, а на смерть...

Сто восемнадцать подпольных организаций и групп... Как проявляли они себя в первый год оккупации города?