Комендант брянских лесов

Хотя Гудков, потушив трескучую свечу, несколько раз приказывал спать, беседа тем не менее затянулась почти до восхода солнца. Нам, очутившимся в столь необычном месте, все хотелось узнать сразу: условия жизни партизан, военную обстановку, поведение оккупантов в занятых городах и селах. Особенно интересовали нас действия партизан-подрывников, так как мы сами прибыли во вражеский тыл для диверсионной работы.

Но собеседники отвечали скороговоркой, отмахивались, — дескать, все теперь увидите своими глазами. Сами же они буквально атаковали нас вопросами: сильно ли разрушена Москва, что представляют собой «катюши», которых так боятся немцы, какой паек получают рабочие, часто ли наши бомбардировщики летают на Берлин?

— А скажи, пожалуйста, — обратился ко мне один из партизан, растянувшийся на нарах в обнимку с винтовкой, — деньги наши в ходу теперь?

— То есть... а как же иначе?

— Да ведь мы вот совсем отвыкли от них здесь. Как-то отобрал я у старосты в Пьяном Рогу пятьдесят тысяч. Целая котомка. Богатство! Зашел в крайнюю хату. «Продай, — говорю, — хозяин, глечик молока». А он, старый хрен, крутит на палец бороду, косится на котомку: «Денег, — отвечает, — мне твоих не надо. Если винтовка лишняя найдется, так я за нее последний пуд сала не пожалею». Молоком напоил, конечно, но от сала я отказался. Здесь так — все, и старый и малый, винтовкой норовят обзавестись...

Как известно, русский человек отличается необыкновенной способностью быстро обживаться на новом месте, свыкаться с любой обстановкой, как бы она ни была для него трудна и непривычна. Через десять-пятнадцать дней мы уже не чувствовали себя новичками в отряде. Вместе с другими стояли в дозоре, пилили дрова для кухни, ходили в разведку, сами стирали белье, мылись горячей водой, спрятавшись с ведром где-нибудь в кустарнике. Впервые в жизни пришлось нам отведать мясной лапши без соли.

В свободное время я очень любил бродить по лесу, красоте которого не переставал удивляться. Взойдешь на бугорок и залюбуешься высокими, ровными, как свечи, соснами. Спустишься в низину — непременно попадешь в березовую рощу или окажешься в осиннике. И тут, если захотел пить, найдешь ключ с прозрачной водой, позелененный тенью ольхи или ракиты. А то вдруг попадешь в полосу разнолесья, где запах ели смешивается с липовым, ясень соперничает ростом с сосной, а дуб норовит обособиться, отталкивая от себя всех корявыми сильными сучьями.

Как-то уже в июле, в теплый погожий день, я долго гулял в окрестностях лагеря, собирая ягоды. На полянах было множество земляники, а в бору — костяники, да и черника уже поспевала. Этой ягоды, как и брусники, великое множество в брянских лесах. Продвигаясь шаг за шагом, я вдруг обнаружил, что подошел совсем близко к опушке леса.

— Чего тут шляешься? — неожиданно послышалось справа.

Вопрос был задан таким тоном, как если бы говоривший застал меня в собственном огороде. Мгновенно обернувшись, я увидел в десяти шагах высокого старика в брезентовом плаще с обтрепанными полами и в малахае неопределенного цвета. На левой стороне плаща, почти у самого плеча, на грязных лентах висели три георгиевских креста. Его длинные сухие ноги были до колен обвернуты кусками пестрой немецкой плащ-палатки и аккуратно перевиты пеньковыми веревочками, идущими от неуклюжих лаптей, обшитых снизу сыромятной кожей. Впалые щеки незнакомца заросли редкими черными волосами, острый подбородок удлинялся клином бороды, из-под которой на тощей шее сильно выдавался кадык.

  В опущенной правой руке старик держал за цевье карабин.

— Что молчишь, али язык проглотил? Кто таков? — грозно наступал он. Черные, глубоко посаженные глаза глядели на меня пристально, враждебно.

Ловким движением старик вдруг подбросил карабин и, зажав его под мышкой, направил дуло прямо на меня. В это мгновение я тоже положил правую руку на шейку приклада, а левой взялся за диск автомата.

— А вы кто такой? отозвался я наконец, сообразив, что шансы наши на жизнь и смерть равны.

— То-то и видно, что...

Неожиданный окрик помешал ему докончить фразу.

— Парфен! Зачем пугаешь людей?—и Семка Голубцов, мой новый товарищ из нашего отряда, вынырнул из-за ближайшей сосны и встал между нами:

— Москвич это. Слыхал, наверно? К нам прилетели недавно.

— Слыхал, да не видал, — ответил недовольным тоном старик и снова обернулся ко мне:

— А ты чего по лесу шатаешься?

— Просто захотел прогуляться.

— «Прогуляться!» — передразнил он. — Разве тебе здесь прошпект? Пора отвыкать от глупостей-то. Кажись, не гулять сюда прислали.

— И чего ты, Парфен, привязался к человеку? — вступился за меня Семка. — Ведь вот кабы не я, прострочил бы он тебя, как холстину, из автомата, ну и — лапти врозь.

— А ты иди своей дорогой, пустомеля, — огрызнулся старик, с презрением взглянув на моего заступника. Не простившись, он круто повернулся и пошел, размахивая карабином.

С молчаливым вопросом я обернулся к Семке. А он, к моему удивлению, восторженным взглядом провожал удалявшегося старика. Парфен шагал легко, высоко подняв голову, как журавль вскидывая длинные ноги.