Комбатант

«Ни черта не понимаю, — подумал Бестужев. — По описанию это, несомненно, Штепанек… но откуда у него дружеское расположение к своим похитителям? Силой принудили держаться непринужденно, улыбаться, смеяться? Глупость какая! Этот субъект перепуган до смерти и врать не станет, подметь он что-то неестественное в поведении Штепанека, не запирался бы — а он настаивает, что все четверо выглядели одной дружной компанией… Может, мы просмотрели нечто в биографии Штепанека? Может, он просто-напросто сам придерживался революционных убеждений, с Гравашолем уехал добровольно? Нет, не похоже… Во-первых, ни один из собеседников Бестужева, долго и подробно повествовавших о Штепанеке, ни словечком не упомянул о сочувствии изобретателя революционным идеям. Наоборот, из последних описаний рисовался, скорее, человек насквозь меркантильный, чуждый всяким там идеям, озабоченный лишь собственным благополучием. Во-вторых, какого же тогда черта он не уехал с Гравашолем сразу? Что, непременно нужно было дожидаться, когда отправится поезд с циркачами? Документы и так у всех были безупречные, никто их поначалу и не думал искать… Нет, что-то в подобной гипотезе не складывается. Факт, что анархисты именно что долго охотились за Штепанеком… Головоломка…»

— Я закончил, господин бригадир, — сказал он, отходя. — Наверное, теперь имеет смысл заняться этим Арну?

— И вплотную… — зловеще протянул Ламорисьер. — Гастон, уберите этого придурка! Пусть покажет нам Арну!

Месье Арну, буквально через минуту доставленный опять-таки двумя рослыми жандармами, сразу показался птицей совершенно другого полета: молодой человек с живописной шапкой черных волос, лицом интеллигента и довольно-таки гордой осанкой. Оказавшись на пороге, он повел себя совершенно иначе, нежели с первых секунд раздавленный Лябурб. Остановился, дерзко вздернув подбородок, глядя на сыщиков с вызовом, с этакой показной несгибаемостью. Бестужеву подобные субъекты были прекрасно знакомы. Ламорисьеру, судя по всему, тоже.

— Нет, вы только посмотрите, господа мои! — рявкнул он, иронически кривясь. — Что за фигура, что за осанка, что за пылающий взгляд! Можно подумать, перед нами сподвижник Орлеанской Девы! Эй, свинья! Ты что, идейный? У тебя в жизни есть высокие идеалы? Готов на гильотину пойти за ценности анархизма?

Молодой человек молчал, гордо задрав подбородок.

— Давайте сюда эту свинью, — распорядился бригадир, щелкнув толстыми сильными пальцами.

Двое агентов живо сграбастали Арну за локти, бегом протащили через комнату и швырнули на стул. Демонстративно медленно обойдя вокруг него, Ламорисьер нехорошо засопел. Потом схватил со стола толстенную книгу без обложки, нечто вроде энциклопедии, размахнулся и обрушил ее на макушку Арну. Звук получился неописуемый. Арну, громко охнув, инстинктивно пригнулся, хотел вскочить, но те же агенты крепко ухватили его за локти, а Ламорисьер продолжал, яростно скалясь, охаживать арестованного по голове, по плечам, по спине толстым фолиантом.

«Следов, конечно, не останется ни малейших, — подумал Бестужев, наблюдавший это зрелище без малейшего душевного протеста, но с большим удивлением. — Ну прямо-таки шантарский частный пристав Мигуля, только тот в похожих случаях пользуется валенком, набитым песком. Но ведь это политический, а не уголовный! Вот, значит, какое тут у них обхождение с подобной публикой — в республике, которую нам ставят в пример, матушке либерте, эгалите и прочих фратерните…»

Если честно, он испытывал откровенную зависть. Судя по совершенно спокойным, даже чуточку скучающим лицам присутствующих, этакое неделикатное обхождение с задержанными политиками было в порядке вещей. Бог ты мой, как непринужденно, как бесцеремонно ведут себя с этой публикой французские жандармы! Завидки берут, серьезно! Жутко представить, какая катавасия поднялась бы в России, посмей российский жандарм или сотрудник Охранного не то что энциклопедией по голове лупить, а просто затрещину отвесить политику на допросе! Держава, от западных рубежей до берегов Тихого океана, долго сотрясалась бы в пароксизмах благородного гнева… А здесь это запросто — лупят идейных по мордасам, словно становой — пьяного деревенского мужика… Цивилизация… Европа… А мыто как отстали, сиволапые, с нашим культурным обхождением… Завидно-то как!

Швырнув книгу на стол, Ламорисьер шумно отдувался. Потом, сграбастав за ворот здоровенной лапищей поникшего анархиста, вздернул его со стула, притянул к себе и обманчиво мирным голосом сообщил: