Комбат Ардатов

Вспомнив, что он говорил Лунько ночью насчет ног, Ардатов подумал: «Раз зимних портянок нет, значит, он все-таки намотал их. Значит, он лежит в двух парах. Что за глупость!» — отогнал он от себя эти мысли.

По цепи уже прошел разговор, что делят еду, и к тому месту тянулись красноармейцы, которые утром докладывали Тырнову, что у них нет продуктов. Не очень теснясь, деликатничая, они незаметно посматривали, как действует Белоконь, и когда он неловко понес ложку с консервами и консервы упали на землю, ближний к Белоконю красноармеец выдохнув: «У!», — было сделал движение — выбросил ладонь лодочкой, чтобы подхватить на лету консервы, но, не успев все-таки, смущенно отступил.

— Бери, — сказал Ардатов Наде. — Три порции. — Он уже заметил, что из двадцати с утра беспродуктных у него осталось половина — сколько-то было ранено, а раненому с сутки обычно плевать на еду, и сколько-то не пришло, потому что навсегда лишились забот о еде. — Бери, — повторил он. Он хотел, чтобы Надя побыстрее ушла.

Она смотрела, закусив губу, прижав руки под грудью и, как будто что-то перетирая, тихо-тихо терла ладонь о ладонь и то смотрела, как Белоконь на доске от патронного ящика режет финкой колбасу и ловко втыкает ее ломтики, чтобы не сваливались, прямо в консервы, то смотрела в лица ожидающих еду красноармейцев, то себе под ноги, то снова на всех их. Глаза у Нади блестели от слез. Она было хотела что-то сказать, но Белоконь скомандовал ей:

— Брать с краю. Все одинаковые. Как в аптеке на весах. — Он вытер финку об доску, потом об голенище и ловко, не глядя, сунул ее в чехол. Чехол у него висел сзади, над правым бедром так, чтобы, если надо было упасть или ползти, финка не мешала бы, а выдернуть ее было легко.

«Хорошо, что Наде никогда не догадаться, для чего еще он использует эту финку! — подумал Ардатов. — Скольких фрицев он ею заколол?»

— Если Чеснок приволокет сухарей, мы тебе выделим пайку, — пообещал Белоконь. Он сделал широкий жест, как бы не то собираясь сказать речь, не то приглашая полюбоваться на его дележку. — Бери, пока мы не передумали. И цени пашу доброту. Сахар, объявил он всем, — в кружки. — Он развязал мешочек. — Ложки по две хватит. А тебе сахар куда? — спросил он Надю. — Да хоть в косынку, — решил он за нее. — Снимай косынку. Быстро! — сказал он как Ардатов.

Красноармейцы, все деликатничая, лишь переступили поближе, видимо, ожидая, когда Надя возьмет свои порции и отойдет, и тогда можно будет, не стесняясь, им тоже получить и, отойдя в сторонку, поесть.

— Не берите! Минутку! — сказала вдруг Надя! — Я сейчас! Только пусть никто ничего не берет! Я сейчас!

Она рванулась туда, где был Старобельский и примчалась от него, обнимая свой рюкзак. Порывисто, в одно движение, она шмякнула рюкзак на бруствер, порывисто же, в одно движение, рванула застежки, выхватила полотенце и бросив его как скатерть, выложила, действуя все так же стремительно, здоровый кусок сала, обернутый в чистую тряпицу, неполную банку меда, горку пресных лепешек и десяток луковиц.

— Вот! Это наш вклад, — сказала она стеснительно и радостно. — Это, — она прикоснулась к банке, — туфель, мой бальный туфель. Нам за них дали две банки, одну мы съели и вторую тоже начали, так что это даже не целый туфель, а без каблука. Это, — она потрогала лепешки и раскрыла тряпочку, чтобы показать сало, — это дедушкины часы. Вот! — Она выхватила из кармашка куртки заднюю крышку от больших серебряных часов. — Вот, — показала она Ардатову, Щеголеву и Белоконю крышку так, что они могли прочесть «Г. В. Старобельскому. За труды на пользу товарищей». Буквы были каллиграфические, со старомодными завитушками. — Понимаете, в хуторах не продают еду, то есть кто продает, но многие не хотят денег, не верят уже в них, а на вещи дают. А крышка как раз отломилась, ну я… Им же надо часы, а не надпись, — объяснила она. — Я хотела, чтобы дедушкина память осталась. — Надя закрыла клапан рюкзака и отступила. — Режьте. По сколько получится. А мед можно тоже ложкой.

Белоконь посмотрел на Надю, на Старобельского, который, взяв у нее крышку и относя руку подальше от глаз, шевеля губами, прочитал посвящение, много лет назад сделанное ему его товарищами инженерами-путейцами. Лицо Старобельского стало сосредоточенным и довольным, как если бы он только вчера получил дарственные часы с такой красивой надписью и еще не успел к ней привыкнуть. Потом Белоконь посмотрел на Ардатова.

Ардатов чуть покачал головой: «Нет».

Белоконь завернул сало и потянул у Нади рюкзак.

— Ты очень сознательная, это понятно, как же ты можешь быть несознательной, если комсомолка, мы все это понимаем, но… — Белоконь взял сало и начал засовывать его в рюкзак. — Побереги-ка ты это все на потом. Давай, давай, не отталкивай. Слушайся старших! Ну же!.. Вот ведь какая упрямая!..