Комбат

Полковник молчал. Но главное было в том, что выразит его лицо после слов комбата. Ни усмешки, ни удивления лицо пленного не выражало, и все поняли — наступление врага действительно сорвано. И еще больше уверились в этом, когда в ответ на общую радость, выплеснувшуюся и во взглядах, и в движениях, и в общем оживлении, полковник стал удивленно глядеть те на одного, то на другого из находившихся в подвале людей. Он явно не догадывался, что у батальона не было связи с полком, и думал, что комбат так уверенно говорил о провале их наступления оттого, что точно знал это. Теперь и мы знали то, что знать было важнее всего, — наши стоят твердо!

18

Комбат приказал отходить к поселку, не вызывая подозрений врага. Но измученные люди шли, как шлось, — им было не до осторожности и маскировки, а только бы дотащиться до места, где можно ткнуться и уснуть. Батальон можно было взять голыми руками, и Тарасов, зная это, не находил себе места. Он то брался за смолкавшие один за одним телефоны, то выбегал на улицу послушать, не вспыхнет ли где стрельба, то садился к столу и сидел, не видя перед собой ничего.

Но все обошлось. Убедившись, что враг обессилен на сегодня, Тарасов успокоился. Надо было связаться со своими непременно. Теперь он предполагал, что они где-то не так далеко и можно послать на связь людей. Попросил позвать капитана-танкиста.

Капитан, в сверкавшем блестками шлемофоне, сдернул с рук перчатки и, бросив их на стол, сказал:

— Все, комбат, прилипли.

— И так здорово помогли, спасибо.

— Два БК с собой приволокли, почти все израсходовали.

— А надо бы пробиться к своим, знаешь, они не так и далеко.

— Знаю. Слышал уже.

— Может, наскребешь на одну машину?

— Попробуем.

Капитан ушел, а Тарасов сел готовить донесение. Он как раз успел дописать, когда капитан вернулся с молоденьким лейтенантом. Это был командир того самого танка, который спас комбата от явной гибели в бою у поселка вчера утром.

— Знаешь, зачем позвал?

— Знаю.

— Я вот тут изложил все, прочитай, запомни на всякий случай. Врагу эта бумага не должна попасть ни в коем случае.

— Да что уж я… — обиделся лейтенант.

— Извини… — смутился Тарасов.

Лейтенант пристально, с знакомою комбату грустью, поглядел на капитана, потом на него и, козырнув, спросил:

— Разрешите идти?

— Ну что же, до свиданья, — проговорил Тарасов, протягивая ему руку.

Такие вот «до свиданья» сколько раз оборачивались прощаньем навсегда, и они понимали это слово, как прощанье на всякий случай… Молча пожали друг другу руки, и танкисты вышли.

Тарасов подумал и почувствовал, как быстро льнет сердце к тем, кто, может быть, и был с тобою в бою минуту всего, но эта минута решила твою участь.

В подвал вошла Полечка — военфельдшер батальона. Полечка была русоволосая, молоденькая, румяная девушка, с такими жизнерадостными, озорными и в то же время наивно-доверчивыми голубыми глазами, что, глядя на нее, невольно хотелось улыбнуться. На бесчисленных ухажеров она поглядывала то усмешливо, то сожалеюще, то осуждающе, и все поняли, что в вопросах любви она человек серьезный. Она была единственным в батальоне человеком из того милого домашнего мира, по которому тосковали все. Одна среди мужчин. Ее баловали, и она пользовалась такими правами и привилегиями, не предусмотренными никакими уставами, положениями и званиями, какими не пользовался в батальоне никто.

Сейчас Полечка осунулась, лицо было измято усталостью и отчаянием.

— Я не могу больше, что хотите делайте… не могу… — глуша рыдания, заговорила она. — Они умирают, а у меня бинтов нет, ваты нет, иоду и того нет, ничего нет… Я не могу больше…

— Слушайте, военфельдшер, — недовольно заговорил Тарасов, — для чего вы здесь? Для того, чтобы лечить раненых, или для того, чтобы устраивать истерики? Ничего нет? Это с вас надо спросить, почему нет.

— Все кончилось… Их ведь вон сколько… Я не могу больше, не могу… — прижав к груди руки, простонала она и бросилась вон.

Нервы Тарасова были взвинчены до предела, и он, глядя ей вслед, подумал только: «Лекарь мне называется! Поди-ка, раненым с ней еще тошней. Надо сходить к ним непременно, теперь время есть».

Прямо в дверях Полечка столкнулась с комиссаром.

— Ну что ты, что с тобой? — и удивленно, и обеспокоенно, и ласково проговорил комиссар, загородив ей дорогу. — Ну успокойся, успокойся, ну что ты?..

— Да-а-а, а чего он… — обернув к Тарасову точно вымаканное в слезах лицо, смогла наконец выговорить Полечка. И эти слова, произнесенные прямо-таки с девчоночьим горючим горем, и устыдили, и тронули Тарасова.

— Не могу терпеть нытья, — проговорил Тарасов, объясняя комиссару, что случилось.

— Но она девчонка еще, — возразил комиссар. Тарасов, от неловкости перед комиссаром, отвернулся туда, где висели шуба и шапка. Одеваясь, проговорил:

— Младший лейтенант…

Полечка вздрогнула и, оторвав от шинели комиссара заплаканное лицо, выпрямилась перед ним.

— Танкисты идут к нашим, передайте им, чтобы медикаментов обязательно привезли. Напомните им еще об этом. Вы знаете, что особенно нужно, объясните.