Командировка

— О чем толковать? — угрюмо буркнул Шутов. — Я на работе, видишь, занят.

Он не поинтересовался, кто я. Наверное, знал.

— А после работы?

— Чего?

— Я говорю, после работы если посидеть за кружечкой чая. А-а? Встретиться если?

Парень был в затруднении, подшипники у него в голове прокручивались туго.

— Чего надо–то? Говори сразу.

Я оглянулся. Женщина на подоконнике зачем–то подула на тряпку. Мужчины переглядывались.

— Выйдем в коридор, Шутов.

— Давай выйдем. Почему не выйти… Обед будет, и выйдем. У нас обед в половине первого.

Он нагло усмехался мне в лицо, и ноздри его вздрагивали от нехорошего возбуждения. Он был как оголенный электрический провод — попробуй дотронься.

Шура Порецкая прошелестела халатом у меня за спиной. Она выскользнула от шефа распухшая от доверенных ей инструкций.

— Ладно, Шутов, я зайду ближе к обеду. Только ты не удирай. Дельце у меня маленькое и обоюдовыгодное. Понял?

— Дельцами не занимаюсь.

— Книжка–то интересная?

— Чего?

— Роман, говорю, интересный читаешь?

Шутов глотнул воздух, точно акула, жиганул по мне черным огнем, посоветовал тихонько:

— Не увлекайся, приятель. Тут тебе не Москва. Тут аккуратнее надо, вежливо. А книжка интересная, что ж. Про графа Монте–Кристо, сочинение Дюма–отца. Слыхал про такую?

— Хорошая книжка, — согласился я. — Для детей среднего школьного возраста.

Шутов тряхнул кудрями как бы подводя итог, заалел улыбкой.

— Встретимся, — сказал мне, — теперь вижу, непременно мы с тобой встретимся.

Шура потянула меня за рукав. В коридоре, пустом, как аллея ночью, заметила неодобрительно:

— Какой вы, однако, москвич. Всех уже разозлили, успели. Владимир Захарович курить бросил, из–за вас опять закурил. И весь бледный. Другие от вас не такие приезжали.

— А какие?

— Обходительные, вот какие.

— У меня характер собачий, — пояснил я. — Сколько я с ним помучился, Шура, вы не представляете. На работе меня никто не любит, соседи избегают, а поделать ничего с собой не могу. Видно, уж с чем родился, с тем и помрешь. Да я толком и не понимаю, в чем дело. Вроде ничего плохого не говорю, а люди отворачиваются, и некоторые даже плюются.

В ее серых, невинных, блестящих глазах зажглась укоризна:

— Вы думаете, я не понимаю? Думаете, дурочка?

— О чем вы, Шура?

— Думаете, я не вижу, как вы надсмехаетесь? Все вижу. Только я не обидчивая. Куда пойдем?

Я заглянул в свой список:

— Может, сначала съездим искупаться?

— Говорите серьезно, пожалуйста.

— Ну тогда к Геннадию Ивановичу Иванову, фрезеровщику. Далеко это?

Шура, не отвечая, пошла вперед. Когда–то и я умел ходить не оглядываясь, тогда шея моя еще легко выдерживала атмосферный столб, тогда еще на мне не висел проклятый груз сердечной одышки, тогда еще… Еще.

— Шура, — окликнул я, — мы уже на первом этаже. Куда же ниже?

— Пойдемте, Виктор Андреевич, я знаю.

Мы миновали длинный подземный переход, где зеленоватые стены слезились холодной росой, снова поднялись по ступенькам и очутились в обыкновенном, не слишком большом цехе. Верещали токарные станки, филином ухал прессовочный молот, копошились рабочие в спецовках. Густой воздух напоен едким металлическим ароматом.

Шура, как у себя в квартире, запетляла между станками и тумбочками, приветливо кивая туда, сюда, и привела меня к высокому пожилому человеку с усами цвета кедровых шишек. Человек протирал чистенькой веселенькой тряпочкой чистую матово–блестящую станину фрезерного супер–агрегата и с неудовольствием морщился, обнаруживая соринку.

— Поговорить надо, Геннадий Иванович, — сказал я, — а тут шумно очень.

Иванов охотно бросил тряпку в ящик, подмигнул Щуре и тяжело задумался.

— А пойдем в курилку, — сказал, хорошенько пораскинув мозгами, — там и нет никого, и тихо.

— Шурочка, вы подождите здесь, пожалуйста. Мы ненадолго.

Девушка надула губки, что–то хотела возразить, но, видимо, вспомнила инструкции и покорно присела на стульчик.

— Не трогай здесь ничего, дочка, — предупредил ее Иванов, ревниво оглядывая станок. — Полезешь — насмерть вдарит.

Я угостил Геннадия Ивановича московской сигаретой. Прежде чем задымить, он бережно повертел ее в пальцах, понюхал:

— Ява. У нас такие же продают, только местного изготовления. Не то, конечно. Федот, да не тот… Слушаю вас, товарищ…

— Виктор.

— Слушаю, Виктор. Весь, как говорится, внимание.

Его глаза желто светились под цвет усов, алые свежие молодые губы приоткрылись в легкой усмешке. Ни любопытства, ни беспокойства — вежливый привет.

— Я, скорее всего, зря у вас отнимаю время, Геннадий Иванович. Уж тогда простите.

— Давай, Витя, давай, не тушуйся. Ты из Москвы, что ли?

— Ага.

— Значит, по прибору опять.

— С вами что же, уже беседовали?

— Со мной — нет. Не клеится там у вас чего–то?

— Трудно понять, Геннадий Иванович. Прибор вылизали до последнего волосика и ничего не нашли. И в том узле, который вы поставляете, ничего не нашли. Но подозрение на него падает. Как хотите, а на него.

— Подозрение?

— Подозрение, Геннадий Иванович. Какой–то параметр не выдерживается.

— Параметр?

— Скорее всего.

Иванов насупился.

— Так это тебе к начальству надо обратиться, Виктор. К Капитанову лучше всего.

— Обращался. И не я один.