— Что случилось, Иван Михайлович, на тебе лица нет? — удивился Лукин.
— Извините, товарищ командующий, еле вас разыскал. — Иванов торопливо достал из планшета пакет и протянул Лукину: — Приказ Наркома обороны.
Лукин отошел к машине и вскрыл пакет.
«…1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить»[1].
Лукин аккуратно сложил листок с приказом, убрал в боковой карман, придавил ладонью, как бы удостоверяясь, что документ на месте, и коротко произнес, ни к кому не обращаясь:
— Война.
Петя Смурыгин уже сидел за рулем, ожидая команды.
— В Староконстантинов, — приказал Лукин и, потуже натянув фуражку, взглянул на часы. Было восемь часов десять минут.
2. Шепетовка
Семь дней Лукин сдерживал превосходящие силы врага. Между прочим, в сводках того времени сражавшиеся под Шепетовкой наши части именовались «Оперативная группа генерала Лукина». Сейчас, спустя почти тридцать лет, хочется дополнить это служебное наименование и такими словами: великолепного советского полководца и поистине неустрашимого героя. Выиграть тогда у врага семь дорогих суток — это, конечно, было подвигом.
Невыполненная директива
В Староконстантинове Лобачев с нетерпением ожидал командарма. Просторный дом, где должен был разместиться ожидаемый из Забайкалья штаб армии, стоял на отлогом берегу Случи. Отсюда была видна дорога, сбегающая к реке. По краям дороги, как солдаты в строю, застыли пирамидальные тополя. Лобачев то и дело выглядывал в окно, выходил на крыльцо, снова возвращался и в который раз уже перечитывал телеграмму Наркома обороны. «Немцы провоцируют нас на войну… бомбили наши города… перешли границу… вражеские силы уничтожить… границу не переходить».
Наконец показалась эмка командарма. Лобачев выбежал навстречу.
— Знаю, все знаю, Алексей Андреевич, — опередил Лукин сообщение Лобачева.
Они вошли в дом, и Лукин сразу же связался с Киевом.
— Части шестнадцатой армии продолжают прибывать и сосредоточиваться в указанных районах, — докладывал он генералу Кирпоносу. — Какие будут указания?
Стоящий рядом Лобачев напряженно ждал.
— Есть. Ясно, — наконец проговорил Лукин и положил трубку. — Киевский военный округ преобразован в Юго-Западный фронт во главе с генералом Кирпоносом. Членом военного совета назначен Хрущев. Приказывают принимать войска и ждать указаний.
— Что же происходит на границе?
— Видимо, в Киеве знают не больше нашего.
Только теперь Лукин снял фуражку, достал белоснежный платок, неторопливо вытер вспотевший лоб, аккуратно сложил платок и убрал в карман. Молча, поглядывая на Лобачева, так же неторопливо достал портсигар, закурил.
— Неужели началось? — не выдержав, тихо спросил Лобачев.
— Да.
Связист принес телеграмму из Киева.
Центральный Комитет Коммунистической партии Украины обращался с призывом к бойцам, командирам и политработникам с честью выполнить долг перед Родиной, перед советским народом.
Вечером была получена оперативная сводка Генерального штаба. «Германские регулярные войска, — говорилось в ней, — в течение 22 июня вели бои с погранчастями СССР, имея незначительный успех на отдельных направлениях. Во второй половине дня с подходом передовых частей полевых войск Красной Армии атаки немецких войск на преобладающем протяжении нашей границы отбиты с потерями для противника».
Ознакомившись с документом, Лукин повернулся к Лобачеву:
— Вот так, Алексей Андреевич. Началась большая и… долгая война.
Лукин курил у раскрытого окна. Теплый летний день медленно угасал. Стройные тополя чуть серебрились под легким ветром и бросали длинные тени. У реки тополиный строй обрывался. Дорога поднималась по отлогому лугу и дальше скрывалась в высокой пшенице. На лугу еще сегодня утром трудились косцы. Они спешили убрать сено до дождя, до летней грозы. Были видны полосы скошенной травы, высвеченные низким заходящим солнцем. Сиротливо стояли брошенные косилки.