Ком крэка размером с «Ритц»

В главной комнате номера стояла пара одинаковых секретеров в стиле ампир, на которых редко кто писал, несколько кресел (тоже ампир) и диван, на которых редко кто сидел. Перед диваном красовался большой стеклянный кофейный столик на золотых когтистых ножках. На столе лежала трубка для крэка, горелка, зеркало с крошками крэка, сигареты, зажигалка, ключи, пульт, пара бокалов со следами вина и совершенно неуместная здесь обрамленная серебром фотография привлекательной женщины средних лет. Женщина улыбнулась Тембе, глядя на весь этот набор для курения крэка.

Еще в комнате стояли тяжелые книжные шкафы с рядами переплетов – непопулярные книги, закупленные менеджером отеля у издательства ярдами. Ковер розовато-лилового цвета, а на стенах – пурпурные обои с тиснеными птицами и кустами. За столиком, напротив дивана, располагался массивный шкаф – дверцы его были открыты, обнажая полки с телевизором, видеоплеером и музыкальным центром. У шкафа – россыпь видеокассет, в коробках и без, и компакт-дисков, в таком же состоянии.

Откуда-то из глубин доносилось тихое пение Сила: «И нам ни за что не вы-ыжить/Если мы не сойдем немного с ума-а…»

– Сто пудов, – сказал Тембе.

– Прошу прощения? – переспросил иранец, но не так чтобы он действительно имел это в виду.

– «И нам ни за что не вы-ыжить/Если мы не сойдем немного с ума-а…», – пропел Тембе – выше, чем Сил, но в общем с соблюдением ритма и темпа. В конце второй строчки он слегка запрыгал, как боксер перед поединком, а ладони поднес к лицу и пошевелил пальцами, кивая при этом головой: – Понимаешь? Типа, сойдем с ума-а.

– А, понимаю. Да. Разумеется, разумеется…

Голос иранца куда-то уплыл. Он развалился посередине дивана и спичечным коробком соскребал с зеркальца остатки крэка – в аккуратную кучку в форме буквы V, размазывая крэк по стеклу, скреб одно и то же место снова и снова.

Тембе посмотрел на трубку и на жирный, медового цвета слой смолы внутри. Достаточно вторичного продукта, на пять-шесть тяг. Тембе задумался, чего это иранец так скоро ему позвонил. Ясно ведь, что на одном только последе парочка продержалась бы еще пару часов. Иранец же теперь встал на четвереньки и методично прочесывал пальцами кусок ковра между столиком и диваном. Его горящие глаза в шести дюймах над полом были прикованы к ковру – как радар для поисков крэка.

«Оппаньки, приехали», – подумал Тембе. Чувачок-то уже сторчался настолько, что ковер полоть начал. Тембе на такое уже насмотрелся – да и сам занимался тем же. Это начинается где-то после десятой трубки, когда твой мозг вроде как спаивается с крэком. Когда твой мозг становится крэком. Тогда ты начинаешь видеть «дурь» повсюду. Каждая крошка хлеба на ковре или кристаллик сахара на кухонном линолеуме начинают выглядеть как кусочек кайфа. И ты подбираешь их и проверяешь прикосновением пламени, никогда до конца не веря, что это не крэк – пока по ноздрям не ударит запах подгоревшего тоста.

Иранец повернулся в своем маленьком окопе отчаяния и теперь полз по нему в обратном направлении – голова у пола, позвонки, возвышающиеся над серебристым ребром столика. Он был словно какой-то мутант-охранник, патрулирующий свой пост. Его мир сжался до крохотного наличия и огромного, разверстого отсутствия. Как и все крэковые нарики, Масуд двигался медленно и беззвучно, с дрожащей точностью, на которую даже смотреть было больно, – словно Гулливер, которого вызвали провести операцию над лилипутом.

Девушка забрела обратно в комнату, заправляя кардиган в джинсы. Застегнула пуговицы на ширинке, а затем обняла себя, вцепившись ладонями в локти, выпятив крохотные груди.

– Твою мать, Масуд, – сказала она, словно продолжая начатый когда-то разговор, – зачем ты вызвал Тембе, если собираешься просто корчиться на полу?

– Ах да, точно… – Он скользнул костлявой задницей обратно на диван. В одной руке он держал зажигалку, в другой – немного пыли с ковра. Он сел и посмотрел на комок пыли – так, будто затруднялся определить, крэк это или нет, и собирался использовать зажигалку, чтобы убедиться наверняка.

Тембе взглянул на синие мешки под миндалевидными глазами иранца. Посмотрел на белки глаз, явно не оправдывающие свое название. Масуд взглянул на Тембе и увидел точно те же цвета. Несколько секунд и тот и другой видели желтое.

– Что?… Что у тебя?… – Пальцы Масуда впились в колено, сминая махровую ткань. Было ясно, что он не способен вспомнить ничего.

Тембе подсказал:

– У меня тут восьмушка, и хмурого еще.

Он вытащил руку из кармана, ловко сплюнул на нее два маленьких катышка из пищевой пленки, которые прятал за щекой, и бросил их на столик. Один докатился до серебристой рамки фотографии привлекательной женщины, второй приземлился у пульта.

Масуда это маленькое представление просто преобразило. Если Тембе был серьезным черным дилером, то Масуд был серьезным коричневым покупателем. Он оживился, полез в карман своего халата и извлек оттуда неровную пачку пурпурных двадцаток. Безмятежно кинул деньги на столик, по поверхности которого они и заскользили.