Колыбель разума

Чижевский слушал с жадным интересом. Идея, излагаемая старшим товарищем, моментально захватила его, сердце учащенно билось. Он словно бы и сам стал персонажем приключенческого романа, который вот прямо сейчас узнает великую тайну, способную изменить будущее человечества. Но отчего Циолковский так трагичен? Где его привычный энтузиазм? Константин Эдуардович между тем продолжал свой рассказ:

– Я тогда был много моложе, чем нынче. И быстро увлекался. Я решил, что нужно сообщить марситам о нашем существовании. Их никто никогда не просил помогать жителям Земли своими передовыми знаниями. Они никогда ничего не требовали взамен. Вероятно, они действуют из чистого альтруизма. А если прямо попросить их? Если попытаться установить междупланетную связь?.. Я знал, Александр Леонидович, что московские профессора вряд ли захотят прислушаться к провинциальному дилетанту, как частенько меня называют. Я написал фельетон в «Калужский вестник», в котором изложил свой план сигнализации. Предложил установить на весенней пахоте ряд белых щитов площадью с квадратную версту. С Марса они казались бы одной блестящей точкой. Если одновременно перевернуть эти щиты черной стороной, можно послать один оптический сигнал. Еще один переворот – еще сигнал. Так можно было бы сначала привлечь внимание марситов, а потом составлять более сложные сообщения. Цифровой ряд, операции сложения, вычитания, извлечения корня. Потом для доказательности разумности – астрономические данные наших планет. Рядами чисел можно передавать даже сложные изображения!

Чижевский заметил, что воспоминания о молодости оживили Циолковского. Старик даже порозовел, начал отмахивать рукой, словно бы выступал перед невидимой аудиторией. Потом опять поник.

– Я и не мечтал, что кто-то поддержит мой план, – признался он, – а личных средств не хватило бы даже на изготовление щитов. Но вдруг к весне меня навестил господин Гончаров, племянник того писателя. Он тогда владел богатым поместьем в Ромоданове. И его увлекла идея, он захотел сделаться моим меценатом. И я, конечно же, согласился. Не знаю до сих пор, какие выгоды рассчитывал получить господин Гончаров, однако ж мы все изготовили и сделали именно так, как я описывал в фельетоне…

Циолковский внезапно замолчал. И сидел, созерцая стружки, усыпавшие пол.

– Что? Что получилось? – нетерпеливо спросил Чижевский.

– Ничего не получилось. Точнее будет сказать, мой меценат решил, что ничего не получилось. Марситы не ответили. Да они и не могли ответить так рано… С Гончаровым мы скверно расстались. Он назвал меня аферистом. И другими ущемительными словами. И мне Александр Леонидович, нечего было ему возразить…

– Получается, вы были правы! – с восторгом воскликнул Чижевский. – Ваш план блестяще удался! Гениальная идея! Гениальное воплощение! Я поздравляю вас, Константин Эдуардович. Теперь никто не посмеет сомневаться в ваших замыслах. Дайте я пожму вашу руку!

Молодой человек шагнул было к Циолковскому, но тот покачал головой, совсем не проявив радости от поддержки ученика.

– Будет война, Александр Леонидович, большая война. И я, дуралей, ее причина. Нельзя было мне высовываться с этой идеей. Не готова Россия…

– По какой причине война? – озадачился Чижевский. – Знаниевые снаряды всегда давали новый сильный толчок науке и технике. Они несут чудеса будущего, а не смерть.

– Смерть они тоже несут. Вспомните хотя бы…

Циолковский не успел договорить. Через открытые окна мастерской собеседники услышали громкое тарахтение мотора и противный звук автомобильного клаксона. Потом мотор стих, хлопнула дверца, и прозвенел дверной колокольчик.

– Зря вы пришли, Александр Леонидович, – тихо и обреченно сказал Циолковский. – Меня теперь наверняка заберут в охранку. Могут и вас прихватить… По случайности…

– Я не боюсь! – гордо заявил Чижевский. – И за вас выступлю, Константин Эдуардович! Они не посмеют!..

Вдруг с надрывом запричитала Варвара Евграфовна. На лестнице забухали тяжелые шаги. В мастерскую ворвался грузный, потеющий человек в белом двубортном кителе, черных брюках-шароварах и стоптанных штиблетах, которого преотлично знал любой половозрелый калужанин. Городской полицмейстер Трояновский! На поясе полицмейстера, на кожаном ремне, как и полагается, висел револьвер «Смит и Вессон» в лакированной кобуре. Обыватели давно приметили, что когда Трояновский чем-то очень недоволен или даже разъярен, он держит правую руку на кобуре, словно бы собирается ее открыть и немедленно применить револьвер по назначению. Вот и сейчас полицмейстер поступил именно таким образом, возложив толстые пальцы на оружие.

– Господин Циолковский! – скорее заявил, чем вопросил грозный начальник всей калужской полиции, притопнув. – Константин Эдуардович! Что ж вы себе позволяете, милостивый государь, а?

– И вам доброго здравия, Евгений Иванович. – Циолковский нехотя поднялся с лавки. – Что же вы сами-то явились? Зачем такие хлопоты? Могли бы прислать городового…