Колумбы иных миров [HL]

Происходило оно в очень скучном месте: плоская равнина, простирающаяся на все четыре стороны неестественно близкого горизонта, блеклое небо без облаков, трава пепельного оттенка, пыльная и колючая, под названием грасса — это слово само пришло им в головы невесть откуда… И голос, тоже скучный, тягучий и невыразительный, звучащий из пустоты…

— Внемлите речам моим, о Вошедшие. Вы прошли огонь и воду, вы сильны и хитры. Вам кажется — вы способны преодолеть любую преграду. Но нет на свете преград сильнее тех, что таятся внутри нас самих. Вы справились с задачами — но совладеете ли с собой? Выдержите ли самые страшные из мук — муки совести? Вспоминайте! Вспоминайте самые черные страницы ваших жизней! Вспоминайте и страдайте! И умрите в страданиях! Настал час расплаты за грехи!

И они вспомнили все, против воли своей, и стали страдать, как страдали те твари, чьи кости так и остались лежать здесь, на последнем рубеже. Но увы! Эти Вошедшие были слишком юными, безвинными и бессовестными, чтобы погибнуть из-за душевных мук.

Им следовало бы печалиться о сотнях жизней, отнятых на полях сражений… Но они были воинами, и жертвы их тоже были воинами. А они затем и созданы, чтобы убивать друг друга. Ну а кому больше повезет — кому жить, кому умирать, — решает Судьба. В чем же их вина?

Поэтому у троих наемников нашлись другие приоритеты. Самым тяжелым воспоминанием сильфиды был молодой дефтский тюремщик, убитый при побеге. Он был вполне приличным человеком, он единственный бил ее без всякого удовольствия, просто по долгу службы — а она перерезала ему горло, когда зазевался! Хельги скорбел о горькой судьбе некой сехальской козы, которую сгоряча лишил хозяина, разбойника-сумола: кто ее, бедную, стал пасти? А Меридит угрызалась совестью за грехи ранней юности: будучи ребенком, она имела обыкновение, нашкодив, сваливать вину на старшую сестру (делалось это, скорее, из любви к искусству, чем из соображений личной выгоды — Ингрид лупила ее гораздо сильнее, чем мать).

Потом все трое припомнили еще один эпизод — как не сумели спасти три десятка староземских младенцев от превращения в упырей. Очень расстроились. Девицы даже поплакали. А под конец Хельги дал клятву извиниться перед Эдуардом за то, как издевался над ним в первые месяцы знакомства.

На этом страдания были исчерпаны, и лестница подана. Впереди оставался последний этаж.

…Наверное, когда-то в глубокой древности этот вопрос казался чрезвычайно сложным, требующим философского подхода и необыкновенной догадливости. Но — tempora mutantur,[12] как говорил мудрый народ латен. За прошедшие тысячелетия задачка успела здорово устареть…

Какой это был этаж? Меридит считала, тридцать третий, Энка — тридцать седьмой. Хельги вообще не считал — определение «самый верх» казалось ему вполне достаточным. Тем более что от всех этих «этажей» теперь ничего не осталось, только пустота. И в этой пустоте парила черная каменная платформа длиной в десяток шагов. Посреди нее громоздился массивный постамент, увенчанный чем-то вроде сгустка тумана или белого дыма. Рядом возлежала очередная тварь со звериным телом и бесполым человечьим лицом. Низким, но тоже неопределенным голосом она без всякой преамбулы потребовала ответить: кто ходит утром на четырех ногах, днем на двух, вечером на трех?

Хельги от разочарования даже присвистнул. Он-то ждал чего-то ужасного! А Энка тоном оскорбленного достоинства выдала ответ: «Всякая двуногая смертная тварь!» И добавила сердито: «Посвежее вопросика не придумали?»

— Какой смысл препираться с люксограммой? — пожал плечами Хельги. — Видите, там, на столе? Наверное, мы за ним сюда пришли. Надо хватать и уходить, а то мало ли что!

— А что это, собственно, такое? — Меридит удивленно смотрела на небольшой камень-желвак, бугорчатый, с мелкокристаллической поблескивающей поверхностью, напоминающей дорогой черный бархат. Он лежал там, где только что рассеялся дым. — Выглядит как-то знакомо…

— Еще бы оно не было тебе знакомо! Это же Черный камень Ло! — воскликнула сильфида.

— Да что ты! — совершенно не по-дисьи всплеснула руками Меридит. — Что-то он не похож!

— Просто ты привыкла видеть его на подставке.

— И форма у этого немного другая, — фотографическая память Хельги позволяла заметить скрытые от остальных различия. — У нашего старого вот тут был бугорок, а у этого — впадинка. Но это он, камень Ло, точно тебе говорю!

Меридит смотрела с сомнением.

— Думаете, он нам нужен?

Дочь сенатора Валериания усмехнулась.

— Как мудро подметила однажды наша Ильза, если не хотели отдавать, значит, хорошая вещь. Надо брать. Зря, что ли, мучились?

Спуск занял всего несколько минут и всего десять этажей — остальные оказались иллюзией. Теперь башня изнутри стала такой же прямолинейной и безыскусной, как снаружи. Гладкий черный камень, пустые помещения, пронизанные ровными перекрещивающимися лучами света. Никаких изгибов, никаких каменных скульптур. Все исчезло. Остались только старые кости — они-то были совершенно реальны. Стало досадно. Так бывает, когда чувствуешь себя обманутым.