Колумб

В тот же вечер кеч бросил якорь в Малаге, и капитан отвёл Пабло в августинский монастырь у подножия Гибралтара, где тот повторил свой рассказ. Добрые монахи с распростёртыми объятьями приняли пострадавшего от мавров. Предоставили кров, накормили, приодели в более достойный костюм. Заботясь о том, чтобы он как можно быстрее оказался в кругу друзей, они нашли купца, отправлявшегося через несколько дней в Севилью со своим товаром, и предложили Пабло присоединиться к нему. И тот не нашёл предлога отказаться, поскольку с самого начала заявлял, что родом из Севильи. Впрочем, у него не было резона отказываться. Куда он не хотел попасть, так это в Кордову, где его хорошо знали, а у тамошнего коррехидора могла оказаться хорошая память. И мошенник решил, что Севилья ничуть не хуже других городов Испании, а уж простаков там ничуть не меньше, чем где-то ещё.

Кордова, правда, влекла его, ибо там могла быть Беатрис, на деньги которой он привык жить. Тем более что сестричка была перед ним в большом долгу. Во всяком случае, её винил Пабло во всех выпавших на его долю бедах. Если б она выполнила то, что от неё требовали, он не попал бы на галеры и не пришлось бы ему пройти по острию ножа, балансируя между жизнью и смертью. Ибо спасение своё он рассматривал не иначе, как чудо. Должок предстояло отдать, и Пабло не сомневался, что получит от Беатрис всё, что пожелает, при условии, что найдёт её. Но отправиться на поиски в Кордову он не рискнул. И решил повременить, дожидаясь более удобного случая.

А пока он мог рассчитывать только на себя да на те мизерные суммы, что удалось выклянчить у состоятельных и набожных горожан, слушавших печальный рассказ о жестоком обращении мавров с христианским пленником. Каждый раз Пабло особо подчёркивал, что неверные ещё и обчистили его до последнего гроша.

С этими подачками он отправлялся в таверну Севильи, где не столько пили, как играли в карты и кости. Рука у Пабло была лёгкой, и в кости он чаще выигрывал, особенно у молодых и неопытных, а с другими он просто не играл. Так он и жил без особого достатка, но и не бедствуя, а принадлежность его к дворянству состояла разве что в мече да плюмаже на шляпе.

Как раз в таверне Посада де Паломарес, что неподалёку от Пуэра дель Аренал, впервые услышал Пабло о доне Кристобале Колоне. Сначала имя это случайно донеслось до его ушей, но вскоре оно уже было у всех на устах. Слава этого человека распространилась по Европе, и каждый день приносил всё новые удивительные подробности великой экспедиции, значительно расширившей границы известного мира. Колону приписывали чуть ли не те же заслуги, что и создателю. А уж сколько говорилось о чудовищах, населявших доселе неведомые воды и земли. Дельфины, наяды, люди с собачьими лицами и хвостами, пигмеи, ходящие на четырёх ногах, гиганты с одним глазом на лбу. Упоминали и о странных животных, которых привёз Колон, среди них — птиц, говорящих человеческими голосами. Шла молва, что золото в Новом Свете встречалось так же часто, как грязь в Испании, а драгоценные камни устилали русла рек. В каждом дворце, лачуге, монастыре, таверне, даже борделе главной темой разговоров стали в те дни дон Кристобаль Колон и его экспедиция. Его долгая борьба за признание послужила отличным исходным материалом для уличных певцов, и в сложенных ими куплетах доктора из Саламанки получили по заслугам. Действительно, над ними смеялась вся Испания.

А потом Севилью взбудоражило известие о скором приезде путешественника. Их величества повелели ему прибыть в Барселону, и он уже выехал из Палоса, начав триумфальное шествие по Испании. И пока Севилья лихорадочно готовилась к торжественной встрече первооткрывателя новых миров, Пабло де Арана сидел за бутылкой вина, снедаемый мрачными мыслями. С чего, недоумевал он, такая суета? Выскочка-иностранец, безродный лигуриец, обыкновенный моряк, которому нечего было терять, кроме своей жизни, рискнул переплыть океан и открыл там новые земли. Раз земли там были, их рано или поздно кто-нибудь да открыл бы. Ну почему надо поднимать столько шума.

Некоторые, возможно, соглашались с ним, но большинство отвергало подобные рассуждения, а кое-кто, рассердившись, угрожал, что заткнёт эти слова ему в глотку.

Неприятие значительности открытия Колона, однако, не умерило любопытства Пабло, и в то памятное вербное воскресенье вместе со всем городом он вышел на улицу, чтобы встретить дона Кристобаля.

Севилья сделала всё, чтобы достойно принять его. Мостовые устилали пальмовые листья, веточки мирты, жасмина, абрикосового, лимонного дерева, чуть ли не из каждого окна свешивались гобелены и полотна яркого бархата.

Отзвуки празднества проникли даже в уединение монастырей. На одну из улиц, по которой предстояло проехать Колону, выходила глухая стена, окружавшая сад монастыря Санта-Паулы. В саду воздвигли подмостки, чтобы сёстры могли взглянуть на кавалькаду.