И Ольга запричитала. Сколько раз Всеславу приходилось слышать этот бабий причет – по покойнику ли, или из-за какой другой беды, и всякий раз он рвал ему сердце напополам. Но теперь ее рыданья вызвали только глухую злобу. Пришлось взять женщину за плечи, тряхнуть хорошенько...
Из несвязной речи ее он понял только одно – пришли чужаки, разграбили деревню. Приплыли они на странных, невиданных лодиях, говорили на непонятном языке и убивали всякого, кто вставал на их пути...
Ольга разразилась рыданиями, и Всеслав понял – ничего нельзя больше узнать от этой полубезумной женщины. Оставив ее на прибрежном песке, он кинулся в деревню.
Сколь не была безумна Ольга, а сказала она правду – страшную, горькую правду. Немногие дома в деревне уцелели, иные же выглядели так, точно потрепал их могучий буран. Не видно скотины, что прежде свободно ходила по улице, не слышно веселой переклички соседок, детских воплей... Тишина, страшная, гнетущая тишина.
Он уже знал, что увидит на месте своего дома. Он уже пережил эту боль, когда в Новогороде стоял на пепелище отцовского терема, и потому знал, как пережить ее. Но дом остался цел, и надежда шевельнулась в сердце...
Толкнул дверь – заперто. Начал барабанить кулаками, ногами, звать.
– Лада, Ладушка моя!
Из глубины дома услышал приближающиеся шаги – старческие, тяжелые. Снова замерло сердце – это не Лада, она не могла бы так идти... Дверь распахнулась. На пороге стоял дед Костяш.
– Вот и вернулся, соколик, – сказал тихо, безразлично. – А мы уж и ждать перестали, все жданки поели...
Повернулся и пошел в дом, Всеслав – за ним.
– Дед! Где Лада, где Марьюшка? – спросил свистящим шепотом, так что сам испугался. Дед Костяш только вяло мотнул головой в сторону колыбельки, и Всеслав метнулся туда.
В колыбели спокойно спала Марьюшка и при виде ее личика, ее сладко чмокающих губок, Всеслав успокоился.
– А Лада где?
– Нет с нами голубушки нашей, – как будто через силу сказал дед.
– Как – нет.
– Ни средь живых, ни средь мертвых не сыскали...
– Да где ж она? И что тут у вас случилось, Господи?
– Фряги, – ответил дед, пожевав губами. – Я их помню еще со старых времен. Когда приплыли только мы на остров, они уж раз налетали. Да только тогда бедны мы были, и взять с нас ничего не взяли, а теперь... Многих убили, многих. Как налетели – все черные, зубастые, балакают по-своему – ничего не понять. Лада о ту пору у меня была с Марьюшкой. Оставила у меня в землянке дитя, а сама пошла по грибы, по ягоды. Прождал я так сколько-то, а потом вышел по нужде из землянки и слышу – со стороны деревни крик великий стоит и плач. Думал, не доберутся до нас, за Ладу только боялся, чтоб ненароком не вышла на них.
– Ну! – вскричал Всеслав.
– А они все ж таки нашли нас. Идолов всех порушили, и ведь не для пользы какой, а от лютой злобы. Землянку-то не разглядели, она ведь у меня почитай что нора... Сижу я, и молюсь только, чтоб Марьюшка не заплакала. Найдут ведь в один миг! Да нас-то не нашли, а Ладу, верно, взяли...
– Убили? – спросил Всеслав, холодея.
– Дурья твоя голова! – рассердился дед. – Говорено тебе уже – не нашел я ее среди мертвых. Надо думать, в полон ее увели, красавицу мою. Не разжалобила она злодеев малым дитем, да и сказать им, верно, ничего не могла – они ж нашего языка не понимают.
– Кто ж Марьюшку кормит? – с дрожью в голосе спросил Всеслав.
– Сам кормлю. Сочинил вон бутылочку ей, тряпицу... Хорошо, не всех коров они забрали, кой-какие остались. Дают нам молочко добрые люди, жалеют нас.
Всеслав стоял, окаменев. Он не мог плакать – слезы высохли, стояли комом в горле. Только горькая досада была в душе – как мог не почуять беды? Веселился, детство вспоминал, лопух несчастный! Провеселился...
– Что ж ты замолчал? – подал голос дед. – Аль язык проглотил? Говори, что делать будем, с дитятей-то!
В памяти у Всеслава всплыли слова дяди: «Приезжайте, всем места хватит. Прасковья ждет не дождется, чтоб с ребенком понянчиться».
И, с усилием проглотив ком, сказал:
– Едем в Киев. Там нас примут.
– А и хорошо! – вдруг повеселел дед Костяш. – На обратном пути те же купцы тебя и возьмут. Надо только Машеньку собрать в дорогу...
– А ты, дед, не хочешь ехать?
– Нет, сынок, не хочу. Куда мне под старость лет тащиться? Здесь я жил, здесь и помру... Будь я помоложе да покрепче – не отдал бы тебе Машеньку, до возраста лет при себе бы держал. Да теперь силы уж нет, сам едва хожу. Поезжайте...
– Я, дед... – Всеслав прокашлялся и закончил ясным, твердым голосом. – Я, дед, Ладу искать поеду.
Костяш даже не удивился, словно речь шла о чем-то, само собой разумеющемся. Спросил только:
– А дитю на кого оставишь?
– Дядька у меня оженился. Прасковья его и понянчит, она сама рвалась.
– Ну, коли так...