Кольцо призрака

– Почему, почему? – зашептала Анна. Желтая бумага непреодолимо притягивала ее. Бессмысленная улыбка щекотала ей губы. Она сама не заметила, как тоже опустилась на ковер. Она старалась раздвинуть потные руки Ильи, прикрывавшие документ. Они оба стояли на коленях. Илья дышал ей в лицо теплым молоком.

– Дай, дай! Хочу! Ну, дай же! – ласково, почти нежно шептала Анна. Она быстро и жарко целовала его лицо. – Ну! Ну же, дай… Ну, прошу тебя… – Она наклонялась все ниже, ниже. Напряжением всех сил ей удалось растащить в стороны скользкие руки Ильи. Ветхая бумага, хрустнув, развалилась наискосок. Анне достался верхний угол.

Анна с диким проворством вскочила. И одно слово, будто нетерпеливо сорвавшись с бумаги, обожгло ее взгляд.

– Никольский! – тонким осколком голоса вскрикнула Анна. – Константин Петрович. Дедушка! Так это ты его? Ты?

– Я? – Илья с неожиданной быстротой тоже вскочил, наступил подошвой на уголок с бурым пятном. – С ума сошла! Мне пять лет тогда было! Ты что? – Он протянул к ней качающиеся, как еловые лапы, руки, не способные ее удержать.

– Уедем. Поженимся. Приглашают… – уже утратив надежду, замирающим голосом повторял он. – Крупный специалист… Ты увидишь… Не виноват! В чем я виноват?

Но то, что он прочел в ее глазах, заставило его отшатнуться. Он провалился в мягкие подушки дивана.

– Куда же мне теперь? – прошептал он.

– Все равно, – даже не ища в себе жалости, проговорила Анна. Она чувствовала, что взгляд ее становится весом и опасен. – А в никуда!

Илья беззвучно зашевелил губами. В сумерках, вдруг вступивших в силу, очертания его фигуры стали размываться. Ворсистый диван, как померещилось Анне, и вовсе порос густой жесткой травой. Между растопыренных пальцев Ильи выдавилась болотная ржавчина.

Анна повернулась и пошла к двери, которая сама отворилась перед ней.

На лестнице она остановилась, глубоко перевела дыхание. Что-то сушило и раздражало ее руку. Анна посмотрела: желтого клочка бумаги не было. На ладони осталась только горстка пепла. Серую пыль тут же втянул в себя и развеял подлетевший сквозняк.

Глава 27

– Что-то не нравится он мне нынче, – недовольно проворчал Сам. – Пообтрепался. Какой-то несвежий, мятый. Ф-фу!

– Такой же, как и раньше, как всегда! Совершенно такой же. Чего ему сделается! – услужливо заверещали твари.

Их было множество, не сосчитать. Все на первый взгляд одинаковые, с не очень густой шерстью и слоистыми короткими рожками.

Звеня, пролетел осколок крыла, словно отлитый из черного стекла или льда, раскололся о чью-то спину, обдав всех мохнатых мелкими брызгами, так что те, кого осыпали эти колючие капли, ежась и недовольно повизгивая, шарахнулись по углам.

Собственно, не было ни углов, ни стен, ни потолка. Только бесчисленные, плохо различимые, темные, пасмурные тени. Смутно угадывались руки, скрещенные на груди, низко упавшие головы. Складки одежды скрывали ноги, а вдруг мелькнувшая голая ступня, такая беспомощная в этом кружении и реянии, поражала своей нищей наготой.

У многих крылья смерзлись, и они уже не могли отлепиться друг от друга. Глаза их не мигали и не закрывались. В этой милости им было отказано. В их глазах зеркально отражались улицы, бесчисленные сырые подвалы, мраморные колонны, площади, решетки, окровавленные плахи, виселицы, спальни, тускло блестящие драгоценности, постели со сбитыми простынями. Каждый обречен был видеть свое. И невнятный их ропот звучал раскаянием, ужасом, невозможностью возврата, нет, скорее, болью опоздавшего прозрения. Иногда кому-то удавалось выпасть из оледенелой грозди, и тогда из общего шепота вызвучивался мучительно-тоскливый голос, и можно было разобрать невнятные слова:

– Видеть себя… Если бы знать… Поздно, поздно…

Иногда туман сгущался, становясь кровавым. Но, словно не выдержав, разлетался клочьями, и тогда в прорехи были видны косматые головы. Мертвые каменные глаза неподвижно смотрели в пустоту. И снова все затягивала тусклая туманная дымка.

Дальше, если вглядеться, постепенно светлело. Там уже на окрепших высоких крыльях вились кольцом другие, в одеждах, ставших легкими и сквозными. Их контуры были стерты, сливаясь со слабым светом, льющимся извне, со всех сторон, и все же сердцевина их тел темнела, еще не умея обрести прозрачность.

– Нехорошо. Что это у него с плечом? – поморщился Сам, указывая на того, кто без мысли во взгляде, неподвижно и отрешенно стоял перед ним. – По шву расползлось, что ли?..

– А мы его заштопаем, заштопаем, – с подобострастным смешком подхватил один из черных с шерстью погуще. И правда, тут же в его косматых лапах появилась катушка ниток, игла. Послюнявив нитку и закрутив жгутиком, он попытался продеть ее в игольное ушко. От усердия прикусил кончик пунцово-огненного языка. Тут иголку у него выхватил другой, самый проворный плут и проныра. Сноровисто, легко вдел, протянул, довольно хихикнув, сровнял концы, завязал узелком.

– Дрянь нитки, гниль! – пискнул он. – Рвутся в два счета, только натяни.