Кольцо призрака

Тем временем Лапоть, как всегда, деловито и умело, достал из сумки хлеб, сыр, что-то нежное, жирное, розоватое, завернутое в промасленную бумагу, и, жмурясь от удовольствия, вкусно облизал пальцы.

– Кефирчик вам на ночь, – Лапоть вытянул из портфеля белую бутылку.

– В холодильник, – сказал Андрей.

– Вообще-то мы ненадолго, – беспокоясь и все поглядывая на Анну выпуклыми глазами, засуетился Илья.

– Ой, ты не знаешь, Андрюша, я вся в дерьме, – забавляясь и радуясь, болтала Люба-Любаня. – У меня с утра все звонки эти деловые. Валюша моя, ну, ты ее знаешь, мешок сережек привезла из Сингапура. А сейчас лето, живых людей вокруг – никого.

– А мне? – взвизгнула Ларочка. Она сидела под столом. Наклонила голову и маленькой рукой с красно-черным маникюром сердито щипала край юбки. – А мне сережки? Ты обещала.

– Подожди, Ларочка, скоро ушки проколем, я уже договорилась, такой дядя хороший, добрый и не больно ни чуточки… Пыль, пыль, колготки белые! – вдруг испуганно вскрикнула Люба-Любаня и выхватила Ларочку из-под стола.

Посыпались ярко-алые ногти. А… Ларочка как-то успела ощипать розу и налепила на каждый ноготь лепесток. Но тут легкое детское тельце перехватил Илья, а потом сгреб в охапку Лапоть, и опять Ларочка на время куда-то исчезла.

Замирая, в рюмки лился карий коньяк, и Анна, как всегда, подивилась ловкости и проворству Лаптя. Анне было так хорошо и ясно, как никогда. Ей понравилось, как легко, не глотая, запрокинув голову, выпила коньяк Люба-Любаня. Коньяк только тихо зашипел, не гася ее раскаленных губ. Анна оглянулась на Андрея. Ну, почему он все портит? В первый раз у них гости, а он сидит мрачный, будто недоволен чем-то.

– Андрюша, иди к нам! Кто со мной чокнется? – Анна чуть захмелела, улыбнулась ему, подзывая.

– Кольцо! Ах! – Люба-Любаня вдруг низко, как-то близоруко наклонилась к руке Анны. Но тут же выпрямилась, гибкая, с негасимой улыбкой. – Ну, Андрюша, ну, ты вообще! Поздравляю. Это же, ну, не знаю… Машина импортная, не меньше. Анна, вы на него влияете просто исключительно. – Она мельком, мимоходом взглянула на кольцо у себя на руке с маленьким, но острогорящим, как уголек, рубином.

– Вы машину водите? – зорко посмотрела Люба-Любаня.

– Да нет, – запнулась Анна.

– Андрюша вас научит. Меня он в один миг, сразу… И вас тоже…

«Да что с ним такое?» – с досадой подумала Анна.

Но тут Андрей повел плечами, улыбнулся, подошел к столу и сел в низкое кресло, спиной к свету.

– Раскраски мои и фломастеры! Видишь, где лежали, там и лежат, – с торжеством крикнула Ларочка.

– Рисуй, рисуй! Домик нарисуй и мамочку! – отозвалась издалека Люба-Любаня.

Илья все смотрел на Анну, смущался, но все смотрел. Не отрываясь, смаргивал и опять смотрел.

«Добрые глаза, – решила Анна, – преданные. Не то что Лапоть, славный какой. Нет, Лапоть тоже…»

Анна про себя поискала слово и нашла – «удобный».

– Мы с вами знакомы, не помните? – робко сказал Илья. – Ну, на защите вашего… – Он замялся, сконфуженно нахмурился, не договорил, умолк, вопросительно повел черносмородиновыми глазами на Андрея.

– На Сашиной защите, – беззаботно подхватила Анна. – Вот где я вас видела!

«Как все просто, – легко подумала она. – Андрей мудрит и все усложняет. Все хорошо и, главное, просто. Ну, был Сашка, ну и что?»

– Все, все знакомы, – хихикнул вдруг отчего-то развеселившийся Лапоть. – А уж наши знакомые, точно, очень даже хорошо знакомы!

– Андрюш, нет, ты просто молодец! – нежно пропела Люба-Любаня. – Ань, ты сиди, я все сама. Я когда тут жила…

– Чайник посмотри, – прервал ее Илья. Какое-то беспокойство, неловкость не оставляли его, и Анна, чувствуя это, улыбнулась ему. Люба-Любаня удивленно мигнула, приоткрыла пылающие губы, послушно исчезла.

– Илья Ованесович, чего вы беспокоитесь? – протянул Лапоть. – У нас все хорошо. Наши все дома.

Анна не могла сдержать улыбку счастья. Что их там занимает? Вечно мужчины все усложняют. Когда все так хорошо, и в комнате столько коротко настриженных лучей, и пришли Андрюшины друзья, и все такие милые.

– Пойду Любе помогу, а то она ничего не найдет, – Анна встала и пошла к двери. По дороге ее настиг нечаянно сорвавшийся визгливый смешок Лаптя, безобразно обрубленный в самом начале, неловко превращенный в искусственное «кхе-кхе». Он так всегда: начнет смеяться и вдруг будто сам себя за язык укусит.

Голос Лаптя, въедливо-вкрадчивый:

– Вот такие у нас новости, Илья Ованесович. Так и живем.

– Здесь тебе ничего не обломится, Илья, – Анну удивил голос Андрея, глубокий, без тени улыбки. – Запомни.

– Разводим овечек редкой породы, – хихикнул Лапоть.

Анна застыла, замерла не дыша. Пусть Лапоть смеется, наплевать. Белоснежное, в мягких завитках слово «овечка». Оно повторилось в ней, затихая: «Овечка, овечка». Это кто овечка? О чем это он?

– Смотри, Андрюха, думай сам. Я-то что, – неожиданно тихо сказал Лапоть. Анна с трудом угадала его голос, так он изменился: всегда вертлявый, насмешливый, а тут… сплошная опаска. – Я что, как тебе лучше. Оно конечно, только по этой дорожке ты так далеко никогда не ходил.