Кольцо Либмана

— Госпожа и господин Делалюмьер, будьте добры пройти со мной, — обратился к супругам персонаж мужского пола лет около сорока, появившийся через некоторое время на пороге своего кабинета.

Одновременно он окинул нас слегка высокомерным взглядом. У него была курчавая борода и одет он был, словно маляр, в сиреневый комбинезон.

Через полчаса нас пригласили войти. Мы очутились в комнате, в которой было полно экзотических диковинок. Кокосовые орехи, афганские ковры, русский самовар. На стене в рамке из сусального золота висел портрет покойного политического лидера Китая — Мао. Помещение было залито таким ярким светом, что могло показаться, что мы вышли из мрачного грота на солнце.

— Садитесь, садитесь, пожалуйста, — кивнул на сиденья чиновник, перекладывая стопки бумаг у себя на письменном столе.

Я зажал коленями руки. Эва грозно приподняла одну бровь, и я покорно положил руки на колени.

— Супруги Либман… — он вдруг устремил на меня свои круглые как ядра глаза, от чего по спине у меня побежали мурашки. — Вы ведь Йоханнес Либман, не так ли?

— Это довольно редкая фамилия, — отозвался я. — Второго Либмана в Голландии не так-то просто найти.

Мужчина, нахмурив брови и покачивая головой, смотрел на лежавшие перед ним документы. С непроницаемым лицом он начал скручивать самокрутку. Чиркнул спичкой. Облачный фронт низкого давления поплыл в нашу сторону. Эва закашлялась. Она не выносила табачного дыма. После лагеря у нее была аллергия практически на все.

— Я внимательно изучил ваш запрос, — продолжил чиновник, — и конечно же, мог бы сразу направить вам отказ. Но я по специальности социолог. Вон там стоит моя диссертация. — Он кивнул головой в сторону шкафа, в котором разместились несколько книжек и фарфоровая статуэтка, изображавшая ребенка, играющего с собачкой. — Мне хотелось собственными глазами взглянуть на тех, кто пытается обвести нас вокруг пальца. Господин Либманн…

Второе «н» завибрировало у него во рту, как звук в камертоне.

— Может быть, вы держите нас за дураков?

Я встревоженно взглянул на Эву, которая при малейшей демонстрации силы в разговоре чуть ли не сразу падала в обморок. Она схватила меня за руку и крепко ее сжала.

— Что вы имеете в виду? — заикаясь, пролепетал я.

— И вы еще спрашиваете почему! — воскликнул он, театрально воздевая руки к потолку. — Ладно, так и быть, я вам объясню. В пункте 3 «б» говорится о «других объективных причинах», препятствующих усыновлению. Почему вы умолчали про то, что ваш отец за лояльность, проявленную по отношению к немцам, три года провел в тюрьме?

— Я… кхм… — Мое сердце на миг остановилось. — Ну… — По жилам разлился вакуум. — Но то был мой отец… Сам я родился в сорок пятом. Меня ничего не связывает с этой войной. Я думал…

— Ага, вы думали! — Он вскочил и загасил свою папиросу в стоявшей на подоконнике ракушке, наполненной песком. — Вы подумали, что люди, занимающиеся усыновлением, ничего не узнают.

Он открыл какую-то древнюю шкатулку и извлек из нее изящную сигару.

— А в пяти минутах ходьбы отсюда, можете себе представить, расположен великолепный институт, который всеми этими вещами занимается, — там мгновенно подняли дело Либманна. Почему вы, кстати, неправильно пишете свое имя? С одним «н», а не с двумя?

Задрав вверх бровь, он снова медленно зажег спичку.

— Меня зовут Йоханнес, фамилия моя Либман, с одним «н», — хриплым голосом проговорил я. — Так в свое время записала меня мама, в Хаарлеме, когда я только что родился.

— Выходит, ваша мать тоже была лгуньей.

Что он хотел сказать этим «тоже»?

Я услышал всхлипывания Эвы, она судорожно вцепилась в свою сумочку, в которой лежала серебряная погремушка, которую мы по пути купили заодно в универмаге «Бейенкорф». Она медленно поднялась с места и голосом мышки, попавшей в мышеловку, пропищала:

— Скажите, где здесь у вас туалет?

— Когда выйдете отсюда, первая дверь налево, — ответил чиновник и, проводив мою жену улыбкой извращенца, продолжил:

— Еще и потому, что вы попытались скрыть не только криминальное прошлое вашего отца, но и свое собственное политическое прошлое.

Он буквально уложил меня на письменном столе на обе лопатки и начал производить вивисекцию, рассекая мне кожу от макушки до пяток. Почему я не сопротивлялся? Не двинул ему по бородатой физиономии? Не убежал? Да, я признался в том, что за год до этого присутствовал один раз на собрании Правильной Партии. Но мне совсем не понравилось, какой она в действительности оказалась. Не только эрос составляет любовь, но и харитас, в этом я убежден. Каким же я был идиотом! Им просто не хватало активистов, партия позарез нуждалась в новых членах. В людях, располагавших временем. В бездетных мужчинах и женщинах, к примеру.