Кольцо Либмана

— Пусть над нами сжалится Господь, Эдвард, — с завываниями, как раненая волчица, причитала Эва. — Ну почему?

— Я не знаю, — столь же горько плакал я. — Мы ведь никогда не совершили ничего дурного? Или все-таки совершили? Или совершили?

На следующей неделе я пошел в церковь, спустя двадцать лет, но ноги мои знали эту дорогу с детства. Я не встретил в храме ни души, ни священника, ни служки. Храм был абсолютно пуст. Я упал на колени перед синей каменной юбкой Девы Марии, смотревшей на меня бессмысленными глазами и ничего не отвечавшей. Но так или иначе это помогло. Да, братцы, помогло. И Эва мне этого не запрещала. Она знала о моих походах в церковь, вскоре ставших ежедневными, о моих молитвах и свечках, о целом море свечей, которые я возжег. И с этим примирилась. Молча.

Жизнь — это странная полоса, временное состояние! Я решился обо всем рассказать Ире лишь неделю или две назад, в тот вечер, когда впервые пошел густой снег. О том, как меня ограбили, об Эве, о моем кольце. Она слушала внимательно, покусывая нижнюю губу и раскачивая на левой ноге тапочек с вышивкой. Когда я умолк, она спокойно сказала: «Ты в трудном положении, Йоханнес, но ситуация не безнадежна».

И начала рассказывать. В их деревне раньше жил шаман, в силу разных превратностей судьбы пристрастившийся к женщинам и вину. Его звали дядя Кутя. Однажды за незаконное производство самогона его схватили и бросили в тюрьму. На следующее утро он вновь как ни в чем не бывало сидел в тайге перед своей юртой, в которой обычно консультировал местных и приезжих. Его схватили вторично, но он снова сбежал. И потом еще раз — сколько бы раз его ни уводили, он таинственным образом испарялся из тюрьмы, словно дым. На следующий после его девятого исчезновения день милицейский старшина, как идиот, стоял и крестился в своем кабинетике, восклицая в страхе: «Мамочки, ой, мамочки!» — после чего дядю Кутю наконец оставили в покое.

— В свое время он научил меня некоторым фокусам, — продолжала Ира, — не расспрашивай меня каким образом, но у меня это получается.

Ира рассказала, что потеряла однажды учебник немецкого, в Сибири такие вещи на вес золота. И тогда впервые применила знания, полученные от дяди Кути — уже на следующее утро учебник вновь лежал у нее на столе, раскрытый на той же странице, на которой она его открыла, и…

— Почему ты не рассказала мне этого раньше? — воскликнул я — меня бил нервный озноб.

И вправду, задавал я сам себе вопрос, почему она все время молчала? Я поднялся и начал мерять шагами пол между кушеткой и окном.

— Потому что ты меня никогда об этом не спрашивал, — ответила Ира. — Ладно, давай я поставлю чайку.

Размешивая ложкой чай в стакане, я спросил Иру, не могла бы она во имя возвращения моего кольца повторить для меня этот сибирский фокус. Как бы это было здорово! Она долгое время молчала, а потом спросила, не клали ли мы с Эвой, до того как пожениться, своих колец в ласточкино гнездо. Что? Как она догадалась?

— В таком случае я ничего не могу поделать, — смиренно вздохнула Ира. — Против заклятья ласточкиного гнезда почти никто не может ничего поделать. Я бы могла попробовать, но наука дяди Кути — вещь смертельно опасная. Нет, я не стану. Эй, Йоханнес, что это? Помолчи… Боже мой, помолчи.

Ранним утром я переступаю через порог и попадаю на пропахшие дымом печных труб улицы Санкт-Петербурга. Про этот город говорят, что его план рассчитан с математической точностью. Очень может быть, но я не обнаруживаю в нем никакой логики или системы. Кошмарное дело я затеял! На следующий после ограбления день я снова отправился к Лидии Клавдиной. Но оказалось, что той и след простыл. На лестнице я опять встретил двух сорванцов, на этот раз они баловались не с огнем, а со льдом. Прямоугольные льдинки с грохотом скатывались вниз по лестнице. Они чуть не угодили мне в лицо.

Я позвонил, дверь мне открыл тип с небритой щетиной, он смотрел на меня, зевая.

— Клавдина, где Лидия Клавдина? — спросил я по-немецки.

На нем была грязно-белая фуфайка, над левым глазом — причудливый шрам в форме буквы Q. Мужик что-то тявкнул по-русски, но я его не понял.

— Я — не панедельник, — сказал я, тогда этот типчик стал меня высмеивать и от удовольствия даже заикал.

— Что он говорит? — спросил я у одного из мальчишек.

— Ten dollars,[39] — он выдвинул то же самое условие.

Я дал ему денег. Тип с порога искоса наблюдал за ходом сделки. Потом опять что-то пролаял.

— Ну, и что он говорит?

— Он сказал, что никогда не слышал ни о какой Лидии Клавдиной, — перевел зануда. — И еще он говорит, что вы шутник. «Ja — ne panedelnik» по-русски означает: «Я — не понедельник». А вы, наверное, хотели сказать: «Я не понимаю», что по-русски то же самое, что по-английски «I donʼt understand».

Еще он сказал, что для иностранца я не очень-то сообразительный. Я подумал: «А негодяй неплохо выучил английский». Парень пригрозил, что раскроит мне рожу, если я не выложу сейчас же пятьдесят долларов, и потом потребовал, чтобы я «проваливал, не то…»