Кольцо Либмана

Спустя несколько часов — времени, проведенного мной в состоянии блаженного дурмана в номере — я вышел из такси на неизвестной мне улице. Чтобы вспомнить сейчас ее название, я не пожалел бы целого миллиона гульденов и даже десяти миллионов, если бы такие деньги у меня были! Улица пролегала по ту сторону реки, где-то за крепостью, в которой этим летом были погребены кости царя и его семьи. Да, эту географическую примету я запомнил хорошо. Только вот сам дом никак не мог найти.

Шофер оказался бедолагой без языка во рту. Помимо всего прочего он не умел водить. Вначале он чуть не врезался в трамвай. Потом мы остановились, но парень мимикой дал понять, что мы заехали не туда. Потом он начал петлять, сворачивал то вправо, то влево, меня мотало из стороны в сторону, а за окном в порывах ветра, лоскутом черного бархата с неровными краями, билась темнота.

— У-у-у! — промычал шофер, когда мы в очередной раз где-то остановились.

Мы приехали? Я дал ему денег и выполз из машины на тротуар. Несчастный высунул из окна черепашью голову. Он нервно побарабанил по непонятной для меня записке, которую я ему вручил в самом начале, и показал на дверь.

— Dort?[21] — спросил я.

— У-у! — провыл шофер, энергично кивая, подняв вверх стекло, он шумно включил зажигание и вихрем умчался прочь.

Я вошел в подъезд, в котором воняло гарью; лепнина на потолке свидетельствовала о славном, с французским налетом прошлом. Я действительно попал туда, куда собирался? Моя записка осталась у того парня. Какой это номер дома? Я поднялся наверх и очутился на лестничной площадке, на которой двое мальчишек наблюдали, как тлеет кучка подожженного ими же мусора. Над головой у них качалась лампочка, бросавшая пучок света на поврежденное лепное украшение — двух с половиной безносых амуров.

— Соня… Соня Туманова? — с вопросительной интонацией произнес я.

Они начали хихикать, потом тот, что поменьше, как заправский уличный рабочий бросив в огонь окурок, потребовал:

— Ten dollars.

— I look for Соня Туманова.

— Yes, yes, we know[22] Соня, — отозвался гадкий мальчишка и снова повторил: ten dollars.

Я порылся в заднем кармане и отдал попрошайке двадцатидолларовую бумажку — мельче у меня не нашлось. Он, не глядя, спрятал ее и показал на дверь несколькими ступеньками выше. Как описать то, что случилось потом? Это так странно, так таинственно и в то же время банально, так невероятно вульгарно. Я даже не знаю, с чего начать…

— Начни с самого начала, — подсказал бельгиец, — а конец придет сам собой.

Мой отец раньше тоже всегда так говорил, какое совпадение!

— Да, налей мне еще немного. Хоп-хе-хе!

(Я опрокинул стаканчик).

Итак, я позвонил. Дверь открыл старик в марокканских тапочках, он проводил меня в просторное помещение, в котором стоял празднично накрытый стол. Жестом он пригласил меня сесть, а сам удалился. И тут, Жан-Люк, меня ожидал главный шок моей жизни. Ты веришь в теорию двойников? Говорят, что у каждого человека есть двойник, а может быть был или когда-нибудь будет. Возможно, второй Жан-Люк такого же телосложения и с такими же точно усами жил однажды в раннем средневековье, во времена эпидемии чумы… (О Боже мой, что это? Сейчас я чихну). Ну, или, — продолжал я, — вполне возможно, что твоя копия явится на свет лишь два столетия спустя, когда вымрет вся фауна и ему придется довольствоваться лишь искусственным сексом и искусственным питанием. Но не исключено, что твой двойник живет где-нибудь уже сейчас. Во Фландрии, в Буэнос-Айресе, здесь, в России либо где-нибудь еще…

— Ты слишком вдаешься в детали, — перебил меня Жан-Люк, — подробности — это хорошо, но ты уж слишком увлекся.

А я ведь только хотел сказать, что в этот момент в комнату вошла копия моей покойной жены, в омоложенном виде. Только и всего. Из вышеизложенного он ведь уже мог об этом догадаться, не так ли?

— И да и нет, — парировал я, подавляя следующий «чих».

Ну-с, стало быть вошел я в эту самую комнату и стал с удивлением рассматривать все эти блюда и тарелки с салатами, блинами, красной и черной икрой, колбасой и фаршированными яйцами. Обо всем, видно, славно позаботились «Петербургские сновидения». Еще там стояла лабораторная колба с сероватой как галька водкой. Я взял ее в руки, понюхал у горлышка и поставил обратно. И затем в комнату вошли двое: бледный мужчина лет пятидесяти с рыжими волосами — летний костюм салатного цвета сидел на его костлявой фигуре довольно мешковато — и Соня Туманова. На ней были блузка и юбка и туфли на шпильках; от вида ее ног в этих самых туфельках у меня сразу же перехватило дыхание. Да, я должен признаться: по моему телу прокатилась волна физической ностальгии; я буквально себя не помнил.

— Простите, что заставили вас так долго ждать, — приветствовала она меня густым альтом на ломаном немецком, — но у нас с папиком были дела. Меня зовут Соня Туманова. А это Игорь Борисович.

— Йоханнес Либман, очень приятно, — выпалил я, пожимая ей руку.