Кольцо графини Шереметевой

«Увы мне, окаянному! Увы всем Долгоруким!..» Память его мутилась, тело мертвело, а мысли, как птицы над Соевой, беспорядочно бились и бились. Чайки, лебеди, гагары... Шум хлопающих крыльев, визгливые голоса, кошачье мяуканье разрывали голову. Он слышал их днём и ночью...

А то вдруг выплывало что-то из иной, неземной жизни: Невская першпектива, Наталья на руках его, серебристый платок, испуганный взгляд. И ещё: комнатка в Берёзове, свеча, склонённая головка над шитьём. А потом белый туман над рекой, белые призраки, чёрные стволы елей, и вода белая, как расплавленное олово. И слабая улыбка возникала на его лице. Повытчик удивлялся, глядя на окровавленные улыбающиеся губы.

Многое можно вынести, если коротка боль, но ежели продолжается она месяц, и два, и четыре... Ежели унижена душа и вся княжеская гордость растоптана, ежели кожа висит клочьями и вывернуты суставы, то не тело — душа умирает. От такого человека можно добиться всего...

Спасала князя ещё лишь молитва. Молитву заключённых он повторял денно и нощно.

— Владыко, Господи, — шептали запёкшиеся губы, — в руках Твоих участь моя... Спаси по милости Твоей, не дай погибнуть во грехах моих и не допусти последовать нечистым желаниям плоти, оскверняющим душу, ибо я — Твоё создание, не презирай дело рук Твоих, не удаляйся, умилосердись и не посрами, не оставь меня, Господи, ибо я немощен... исцели душу мою, ибо я согрешил перед Тобой... Ибо Ты один только свят, один Крепкий, один Бессмертный, во всём несравненное могущество имеющий, и Тобою одним подаётся против дьявола и его воинства сила... Суди не по грехам моим, а по милосердию Божию...

Даже под ударами кнута арестант что-то шептал (уж не сошёл ли он с ума? — думал повытчик). А над князем опять кружили и бились птицы, клевали его, он слышал кошачий визг и хлопанье крыльев...

Дадим слово историку: «Долгорукий содержался в кандалах, прикованным к стене. Нравственно и физически измученный, он впал в состояние, близкое к помешательству, бредил наяву и рассказал даже то, чего у него не спрашивали, — историю сочинения духовного завещания. История духовного завещания — это было как раз то, что надобно Бирону».

После того Тобольскую тюрьму сменила Шлиссельбургская крепость, а затем всех Долгоруких доставили в Новгород.

Снова повытье, розыск, допросы, пытки с пристрастием...

И казнь...

Достовернее всего описание казни у П. В. Долгорукова (того самого потомка, которого мы уже цитировали и который, «не вынеся жизненного гнёта печальных обстоятельств родной действительности», в середине XIX века уехал из России). Он занимался архивными разысканиями и оставил вот такое описание казни и всего долгоруковского дела:

«К несчастью для Долгоруких, единственный, который мог за них вступиться, старый Шафиров (тесть Сергея Григорьевича) умер незадолго перед тем. Умирая, он обратился к милости и доброте государыни и доверил ей судьбу своего зятя и своих внуков... Но Анна Иоанновна не знала ни милости, ни доброты... Эта предсмертная просьба ещё более обострила ненависть врагов несчастной семьи...

Императрица приказала приговорить Ивана к четвертованию, братьев его отца князя Сергея Григорьевича и Ивана Григорьевича — к обезглавлению и Василия Лукича, Василия Владимировича и его брата Михаила — к заточению: одного в Соловецкий монастырь, другого в Шлиссельбургскую крепость... Николай, младший брат Ивана, 26 лет, был приговорён к каторжным работам в Охотске и к отрезанию языка, Алексей, 23 лет, к ссылке на Камчатку простым матросом (так же, как и многие берёзовские жители), Александр, 21 года (тот, который вспорол себе живот. — А. А.) — на Камчатку в каторжные работы... Все три брата приговорены к кнуту. Сёстры заточены в монастыри».

IV

Однако и ничего ещё о тех страшных днях не знала Наталья Борисовна. После злосчастной сентябрьской ночи она впала в какое-то беспамятство... Ах, кабы могла, кабы знала, куда заточили её мужа, убежала бы следом, укрепила бы волю его и сердце! Смирился ли он с участью своей или впал в ярость? Опасалась она, что из-за горячности своей наговорит что-нибудь лишнее — известно: мутный ум чистые слова не рождает...

Между тем зрела в ней новая жизнь, слышала она в животе своём мягкие толчки будущего дитяти. Слушала и плакала, и от слёз пелена на глазах повисла, глядит на реку, на Сосву, а деревьев на той стороне не замечает, туман, только туман да белые призраки... Чувствует, не пройдёт горе мимо её младенца. Так и случилось: через месяц родила слабого, недоношенного мальчика. И ещё более притуманился её взор, а ребёнок дни и ночи напролёт плакал.

Написала челобитную в Петербург государыне: мол, откройте, куда мужа дели! Ответа не последовало — то ли затерялось письмо, то ли жалели её, не хотели говорить про участь бедного князя.