Кольцо графини Шереметевой

Единый ей был свет в окошке теперь — муж Иван Алексеевич. Он сидел в задумчивости, не выпуская её руки из своей. А потом вдруг вскинул голову, живым огнём сверкнули глаза, и проговорил:

— Знайте: спасительница моя единственная — Натальюшка! Прошу любить и жаловать... Дороже её нет никого. — И опять опустил голову. А затем взял гусли и запел-запричитал грустно-весёлое:

Беспечальна мати меня породила,
гребешком кудрецы расчёсывала,
драгими порты меня одеяла,
и отошед под ручку посмотрела:
хорошо ли моё чадо во драгих портах?
А в драгих портах чаду и цены нет!..

Опустилась ночь. Окна занавешены. Перины приготовлены. Молодые вступили в опочивальню. И никто, кроме месяца молодого, народившегося, туда не заглядывал, лишь ему ведомо, как отчаянно ласкал князь жену, как настойчивы были умелые его руки, а поцелуи маленького пухлого рта — как следы лепестков на её теле... Чуть не! три дня не выпускал робкую жену из опочивальни...

А с третьего дня молодым положено навещать родственников своих, близких и дальних. В первую очередь к дяде Сергею Григорьевичу отправились. Надев бледно-зелёное в полоску шёлковое платье, вплетя в волосы жемчужную нитку, накинув мантилью на беличьем меху, вышла Наталья Борисовна в гостиную. Слуга князя едва успел застегнуть все пуговицы на немецком кафтане — было их множество, целых двадцать две.

Заложили коляску, сели. Братья и сёстры вышли на крыльцо проводить, даже Катерина появилась — изменившаяся, похудевшая, с тёмными кругами под глазами.

Вдруг на дороге затарахтело — кто и к кому? Не иначе к ним... Старый князь, который был в постоянной тревоге, сразу узнал чиновника из Сената. Пробормотал что-то насчёт ищеек Остермана и обмяк. Прасковья Юрьевна где стояла, там и села.

Чиновник протянул князю пакет, тот расписался, и карета повернула назад. Алексей Григорьевич с ненавистью поглядел вслед чёрному посланнику и разорвал конверт.

Его обступили. Но князь читал молча. Все ждали — он лишь повторил побледневшими губами: «...отправляться в дальние деревни... в ссылку до особого распоряжения...»

Взявшись за балясину крыльца, Прасковья Юрьевна закачала головой, глядя без всякого смысла в пространство.

Наталья не понимала происходящего, однако с молодой горячностью заговорила:

   — Батюшка, матушка! Да как же это? Да можно ли ни в чём не повинных людей ссылать? — Она потёрла лоб, не веря в происходящее и стремясь найти выход. Удивляясь собственной смелости, предложила: — Надобно ехать к государыне! Рассказать ей всё как на духу — и смилостивится она!

   — Молода ещё, не мыслишь всего, — осадил невестку старый князь. — Милости её нам не дождаться, верховники ей теперь не указ, всех готова извести.

   — А что у дяди Сергея? Надобно ехать к нему! — всполошился Иван Алексеевич.

   — Не можно сие так оставлять, надобно с ним совет держать... — подхватила Наталья и первая двинулась к коляске.

Дорога была сухая, и лошади быстро домчали их до Знаменки. Сергей Григорьевич вышел навстречу без парика, всклокоченный. По одному его виду можно было понять, что и тут дела худы. Сразу спросил:

   — Был ли у вас секретарь из Сената?

   — Был... — бледнея, отвечал Иван.

   — И у меня был. Указ — ехать в ссылку...

   — Да как же это? Неужто правда?.. — Наталья схватила мужа за рукав. — Сергей Григорьевич, Иван, дозвольте мне, я поеду к государыне!

   — Видала ты, какова эта государыня, милости от неё не жди... — поник князь Иван.

Вошёл слуга с вопросом:

   — Чего изволите?

   — Пошёл вон, дурак! — рассердился князь Сергей. Попыхивая трубкой и сильно дымя, он подбавил поленьев в камин.

   — В три дня велено собраться и ехать.

   — Как?.. В три дня? — слабея, переспросил Иван.

   — Да вот так!

   — Какое злодейство! Дак это же как у турков: пришлют для особого знака верёвку — и удавись... — возмутилась Наталья, полная благородного негодования. Не знала она того, что первого апреля у Катерины случился выкидыш, ищейки выведали сие, нового наследника можно было более не опасаться, и оттого решили в спешном порядке выслать Долгоруких.

Когда молодые вернулись в Горенки, домашних они застали в полном смятении. Крики, слёзы, беготня! Всё ходило ходуном... Уже собирались в дорогу, перетряхивали сундуки, рундуки, вынимали шубы, хлопали залежавшиеся одеяла, складывали в мешки, мерили сапоги, валенки...

Сёстры и братья суетились, Алексей Григорьевич командовал, жена его следила, как укладывают. Лишь Катерина не принимала ни в чём участия, равнодушно поглядывая вокруг.

«Отчего они тёплые-то вещи берут? Разве до зимы там быть? — удивлялась Наталья — Драгоценности прячут, бусы, ожерелья, иконы в золотых окладах — к чему?»

   — А мы-то что возьмём? — спросила мужа. Он лишь потерянно пожал плечами, и ей пришлось собираться самой.